София Серебрянская - Чёрный нефрит [СИ]

Когда кто-то дотронулся до плеча, из горла вырвался вопль; не сразу Вэй Ан Ю поняла, что это было уже наяву. Цзян Чен — усталый и бледный, как мертвец, с тёмными кругами под глазами, вглядывался в её лицо. Не было ни дыма, ни огня, ни жуткого глаза в небе — только лишь дырявые стены сарая, где они в дороге заночевали. Сердце ещё колотилось, на лбу выступил холодный пот, и хотелось верить, что закричала она только внутри безумного кошмара.

— Тебе что-то приснилось, — Цзян Чен не спрашивал — утверждал, — страшное.

Вэй Ан Ю поёжилась — очень уж прохладно, и нарочито долго теребила выцветшую ленту, приходя в себя.

— О да! Ты не поверишь, шиди: во сне за мною гонялся голый лютый мертвец. Он украл у меня всю «Улыбку императора» и не отдавал, а у меня даже меча не было при себе, чтобы…

— Да что ты вообще несёшь?! — взвился Цзян Чен, — Что, вот что с тобой надо сделать, чтобы ты перестала… проклятье…

В гневе он треснул по хлипкой стене их убежища — та предательски затрещала. Вэй Юн напустила на себя обиженный вид:

— Послушай, это не я, это всё мои сны; если бы ты не спрашивал — я б и не стала рассказывать. Но ты послушай, правда, там дальше было ещё страшнее, потому что потом вдруг явился Лань Ци Жэнь и начал гоняться уже за мной, вопя, что накажет за нарушение правил…

Всё увереннее, легче выдумывала Вэй Ан Ю подробности несуществующего сна; она продолжала шутить и смеяться — не зная, ранит этим или поможет. Уже не потому, что хотела разогнать тоску, давящую на них обоих; потому лишь, что боялась в тишине сойти с ума. Едва ли её слушали, а если и так — то не слышали.

Деревня вокруг них просыпалась, не замечая промозглости утра; сельчане тенями брели сквозь туман, и никому не было дела до двоих бродяг, чья одежда и волосы ещё пахли дымом. Вэй Ан Ю грустно подумала: ведь и правда — как в детстве. Так ли много отличается? Тогда погибли её родные родители, и вот теперь она снова потеряла семью.

«Не всю, — силясь подавить предательские слёзы, Вэй Юн быстро заморгала, — ещё не всю».

Среди тумана Цзян Чен, почти не моргая, смотрел на пурпурное кольцо на своём пальце.

Триптих скорби

Ночь душила и давила на грудь, точно тяжёлым сапогом; сегодня шёл дождь, и промозглый холод просачивался в щели заброшенной хижины, где Цзян Чен решил скоротать ночь. Нет ничего хуже, чем идти, не имея толком цели: впервые ему приходилось решать, как поступить, без советчика, без опоры.

В этом холоде он остался совсем один.

Сотни раз он корил себя за то, что выпустил Вэй Ан Ю из виду; не иначе как кратким помешательством он мог теперь объяснить то, что позволил себе уйти в одиночестве. День за днём Цзян Чен искал её в городке у подножия горы, но крестьяне молчали, отводя глаза: быть может, они знали что-то, но их запугали так крепко, что не помогли бы ни новые угрозы, ни даже пытки. Нельзя было оставаться здесь, и всё же Цзян Чен ждал, раз за разом находя новый повод задержаться ещё ненадолго.

«Если она не вернётся сегодня ночью…» — даже мысленно он не мог закончить фразу. Потому что нужно продолжать путь; уж его местные выгораживать не станут — бросят на растерзание, лишь бы не подвергнуть опасности себя, своих родных.

Придётся уйти — и кто знает, доведётся ли им встретиться снова.

Порой Цзян Чен до одури злился на Вэй Юн, слишком легкомысленную после случившегося, и, срывая голос, требовал держаться серьёзнее; порой в недостойных воина рыданиях причитал, что ей, быть может, хватило бы тогда всего-то угроз, без ужасов вроде изодранной губы и выколотого глаза, и тогда орден Ци Шань Вэнь не явился бы в Пристань Лотоса, у них было бы время подготовить побег, и отец с матерью были бы живы. А Янь Ли? Цзян Чен не знал, что стало с сестрой — бесследно исчезла, растворилась среди огня и дыма.

Цзян Чен закрывал глаза — и видел усмешки заклинателей, носивших на одеждах красное солнце, занесённую для удара руку Вэнь Чжу Лю, и снова и снова — пожар, пожирающий всё, что было ему дорого, и вот теперь добравшийся до последнего, что осталось. Глубоко внутри что-то ворочалось, ныло, горело, и дикий зверь требовал выхода, крови, отмщения.

— Молодой господин Цзян!

Он вздрогнул, подскочил, ударившись о притолоку. Но на пороге стоял не солдат Ци Шань Вэнь, а крестьянин — бледный, с сероватой, как у мертвеца, кожей. Седые волосы, нечёсаные и растрёпанные, спадали на лицо. Сперва почудилось, что глаз у него нет, и лишь затем Цзян Чен понял: поблекли, выцвели, выражая там, где прежде были чувства, ледяную пустоту.

— Не беспокойтесь, молодой господин: я вас не выдам, — старик отступил на шаг, — но и спрятать вас не сумею: вам нужно уходить, и поскорее. Разведчики Вэнь расспрашивали в городе о вас…

— Только обо мне? — всеми силами Цзян Чен старался дышать ровно, даже услышав ответ:

— Только о вас.

Прочь, как можно дальше, гнал Цзян Чен назойливую мысль: нет причин беспокоиться о тех, кого уже настигли, кому нанесли последний удар. И кто не вернётся, о нет: останется лишь опустевшая оболочка, в которой нет и не будет души. Потерянный, почти пустой, он шёл к лесу, но остановился у самой границы, обернулся к неподвижно замершему старику. С чего вдруг подобная помощь, и уж не ждёт ли впереди засада?

— Мою единственную дочь, — точно прочитав что-то в его взгляде, заговорил старик, — забрали заклинатели Ци Шань Вэнь.

Больше он не сказал ничего — развернулся и зашагал обратно, навстречу деревенским огням. Цзян Чен — в противоположную сторону, под спасительный лесной покров, низко пригибаясь к земле. В ушах шумело, и в лихорадочном бреду хотелось плакать и кричать, и бежать вперёд, чтобы однажды взглянуть в глаза Вэнь Жо Ханю и всему его семейству — и заставить так же мучиться, так же смотреть, как горит Безночный Город, как раздавленными жуками корчатся в огне их изуродованная, истерзанная родня.

Всех… он убьёт их всех, до единого. За каждую сломанную жизнь, за реки пролитой крови он отплатит морями — и земля, и небеса содрогнутся, когда солнце низвергнется с небосвода.

Одежда отяжелела, впитав капли дождя, в сапогах хлюпало, но Цзян Чен не замечал этой досадной мелочи.

Глупо бояться воды, когда охвачен огнём.

Слово за словом, не видя сути, Не Хуай Сан повторял услышанное от пойманного разведчика Ци Шань Вэнь — слова, оборвавшиеся хрипом и бульканьем, когда он не сдержался, под одобрительным взглядом брата рассёк пленнику горло.

«Вэй Ан Ю казнена на горе Луан Цзан».

Не Мин Цзюе резко заметил, что никогда нельзя доверять до конца, что пленник мог солгать. Но внутри всё успокоилось, и штормящее море, бушевавшее внутри, вмёрзло в лёд, замерло, раня острыми кромками волн изодранную в клочья душу.