София Серебрянская - Чёрный нефрит [СИ]

Если бы он отправился на поиски — тогда, когда всё только начиналось; если бы остался рядом, тогда…

«… Тогда бы и ты, и она погибли, — усмехнулась пустота голосом брата, — если Вэй Ан Ю не смогла себя защитить, то ты тем более не сумел бы».

Никогда — ни в один из дней жизни, даже в те, когда Не Мин Цзюе в гневе кричал, что из него не выйдет достойного заклинателя — Не Хуай Сан не чувствовал себя по-настоящему бессильным и бесполезным. И вот сейчас осознание навалилось тяжёлой, душащей волной — что он упустил шанс, пропустил момент, когда ещё мог всё исправить. Теперь можно сколько угодно хвататься за оружие, кричать о мести и тренироваться — до седьмого пота, до стёртых в кровь пальцев.

Но Вэй Юн уже умерла, и не вернётся — ни к нему, ни даже к кому-то другому.

Брат твердит, что нужно объединяться, что дело их жизни теперь — втоптать в грязь красно-белые знамёна; в груди его, точно задремавший ненадолго вулкан, вновь пробуждается ярость — та, что беспощадно сжигает всех и каждого, кто посмел встать на пути. Как ни старается Не Хуай Сан, его боль остаётся лишь болью, а лицо в отражении — усталым, как если бы прошёл без передышки многие мили. Немудрено: вот уже третий день, как он не мог уснуть. Вновь и вновь видя её во сне, он просыпался от сжимающих горло рыданий — и решил, что лучше вовсе не засыпать.

Нож в руке тускло поблескивает — рукоять затейливо украшена, и сам он невелик, скорее украшение, чем оружие. Но наточен достаточно остро.

Дрожащей рукой Не Хуай Сан сжимает прядь распущенных волос и режет. Волосы поддаются неохотно, и проще, верно, попросить кого-то о помощи, но хочется так — неловко, режа в кровь пальцы, когда лезвие соскакивает, а в глазах туманится от слёз.

Он едва помнил миг, когда маленький нож замер у горла, и усталость вдруг шепнула, что нет ничего такого в том, чтобы надавить снова и закончить всё — как боль, так и собственную никчёмность. Он не был сильным заклинателем; и уж тем более — не мог вернуть её к жизни. Всё казалось сном, дурным сном, от которого он пробудится, когда…

Но он лишь в голос рыдал, дрожа, и по шее стекала кровь из тонкого пореза — всего, на что хватило его сил, прежде чем боль вернула к реальности, той, где он не смог не то что добиться любви Вэй Юн, но даже защитить…

А затем нож вырвали из руки, и на Не Хуай Сана посмотрели знакомые глаза, горящие подобно тлеющим углям.

— Прости… я слабый. Слишком, слишком, я… — слова путались, как и мысли, и вся его жизнь теперь походила на пряжу, с которой поиграл десяток кошек — не ясно совершенно ничего. Он ждал, что сейчас брат ударит, закричит в гневе, требуя немедленно собраться с силами, но Не Мин Цзюе лишь удержал его в объятиях — крепко, как в детстве.

— Если хочешь, чтобы больше не болело, — его шёпот был похож на рокот дальнего грома, — Рань их, а не себя. Если ты действительно так любил её — разорви в клочья тех, кто посмел отнять.

— Скажи, — Не Хуай Сан вскинул голову, посмотрел на брата, — разве месть вернула хоть кого-то из мёртвых?

Не Мин Цзюе не колебался и мгновения:

— Нет. Но помогла обрести покой живым, и душам ушедших тоже.

Не Хуай Сан с трудом смог улыбнуться; порез на шее пульсировал болью, едва заметной по сравнению с той, что пожирала изнутри, но кровь уже не шла, обернувшись сухими багрово-коричневыми потёками на серо-золотом вороте, на неровно остриженных, торчащих в стороны волосах.

Да, брат всеми силами пытается его утешить — и это уже достаточная драгоценность: Не Мин Цзюе — яростный вихрь, он не из тех, кому свойственно обращать внимание на чужую скорбь, кто способен пожалеть, а не направить в бой. Ведь так, и никак иначе, справляется со своими печалями он сам. Вот только он не мог понять одного — самого главного.

Не Хуай Сан не желал покоя — ни себе, ни душе Вэй Ан Ю.

Он хотел лишь, чтобы она жила, и была рядом с ним.

В вечернем воздухе звенел, тая в тумане, протяжный плач гуциня.

Мелодия одна и та же, день ото дня.

Лань Ван Цзи играл сосредоточенно и отстранённо, как если бы всего лишь исполнял привычное упражнение: ни ошибки, ни оборванной струны — безупречное исполнение, каким был бы доволен любой из старших заклинателей. Лишь едва заметно дрожали плечи, но пальцы всё так же изящно порхали по струнам.

«Приди на мой зов…»

Звуки летели ввысь, наполняя всё кругом особым смыслом, и светлячки, вспыхивающие тут и там, сотнями уснувших и вновь пробуждённых душ кружились вокруг Лань Чжаня. Иногда живые огоньки подлетали совсем близко — и тотчас исчезали, померкнув на фоне белоснежного сияния. Откуда оно взялось? Лань Си Чень прищурился: в белом ореоле его младший брат и сам выглядел призраком, преисполненным скорбной торжественности древним духом, который исчезнет с первыми лучами рассвета.

Если не считать музыки, у берега озера царила тишина — только редкие шорохи, далёкие всплески, и, если прислушаться, биение сердца в такт, как если бы молодой заклинатель жил лишь потому, что продолжал играть. Но отзвучали последние ноты, растворились, дрожа, без остатка. Как ни бывало прежнего света; Лань Чжань чуть склонил голову, как в почтительном поклоне перед незримыми собеседниками. Только теперь заметив брата, он обернулся:

— Она не ответила.

«Ведь живая, — так он сказал несколько дней тому назад, — никогда не отзовётся, сколько бы я ни играл».

Этого не заметить со стороны, но глубоко внутри Лань Ван Цзи улыбается — робко и растерянно, как ребёнок, ещё толком не знающий, отчего ему так тепло в груди. Кажется, Лань Си Чень знает, как называется тот белоснежный свет, что почудился ему не так давно.

«Надежда».

А ещё он знает, что на зов не являются истерзанные, разбитые души, те, кто привязан к месту гибели, или вовсе заточён в плену собственного мёртвого тела. Что молчание в ответ — ещё не повод утверждать, что Вэй Ан Ю жива.

Но в сердце Лань Чжаня горит ровный, тёплый свет, а губы едва заметно изгибаются в призрачном подобии улыбки. Закрыв глаза, он заглядывает в собственную память — и ищет её взгляд хотя бы там, чтобы продержаться ещё немного, и быть тем, кто встретит на берегу.

— Она вернётся, — вдруг говорит он, прижимая руку к груди.

В день, когда Вэй Ан Ю вернулась тёмной тенью во главе орд мертвецов, когда прорезали лязг и грохот битвы пронзительные трели флейты, ему не достало сил ни увести за собой, ни пойти за ней.

Мертвецы замерли, как в ожидании приказа, над полем битвы, но та, что привела их, вернула подобие жизни, замерла вместе с ними.

Лань Ван Цзи держал Вэй Ан Ю за руку, отчаянно, как на краю глубокой пропасти: казалось, шаг — и она исчезнет вновь, растворится во тьме, в которую погрузилась так глубоко. Она стояла неподвижно и не оборачивалась; он пытался заглянуть в лицо, но за растрёпанными волосами не видел его выражения.