Татьяна Линг - Святослав Загорский. Закон Севера [Publisher: SelfPub]

– Но княже, – хотел возразить воевода, но тут же заткнулся, поймав грозный взгляд, развернул коня и крикнул сотнику: – Останавливайся! Привал!

– Привал! – слышалось вдоль рядов телег, воины, что следовали рядом, тут же спешивались, помогали расположить обозы так, чтобы легко организовать их защиту. Несколько солдат пустили в разведку да подстрелить чего к ужину.

Спешились и князь с воеводой.

– Надо подумать, – ответил Святослав. – Ладимир не просто так сказал его не ждать.

– Нападение намеренное было? – предположил воевода, усаживаясь рядом с князем.

– Да, что-то эдакое произошло да заставило Чубанского двинуться дальше, ослушаться прямого приказа. Что-то такое, чего он испугался гораздо сильнее, нежели меня. – Святослав задумался: что-то ускользало от понимания, и это стало за несколько дней навязчивой идеей.

– Такое случалось, на обозы нападали, да на нас тоже нападали не раз. – Воевода не хотел пускаться в глубокие рассуждения, по нему все должно просто разрешиться.

Загорский улыбнулся.

– В этом ты прав, Трофим, однако я уверен, заварушка намечается похлеще… – Тут напряжение спало с лица Святослава. – А помнишь тогда… – Улыбка неожиданно расцвела на его лице, когда Загорский вспомнил, как они с Трофимом улепётывали с постоялого двора, в котором попортили немало девок, надо сказать, не без их желания и непосредственного участия. Тогда они ждали подмоги с Московии, потому как со стороны Литовских войск, что прознали, когда будут везтись дары Орде, выстроили в лесу бандитские отряды.

– Да, тогда не только вас, но и меня решили оженить! – смеялся Трофим. – А помните, тот поп ещё кричал вслед проклятия? Впервые встречался с таким воинственным святым отцом!

Святослав засмеялся.

– Помню, как же, помню. Опосля мы никогда через ту деревню не ходили.

– Да, великий князь запретил! – Трофим вытер слезу, что от смеха выступила, да добавил: – Думаешь, опять эти вражины действуют?

Святослав пожал плечами.

– Не знаю, так далеко литовцы не могли забраться. Более того, наверняка не оставили бы они нам и части обоза, да и Ладимира на щите притащили бы уже…

Тут Трофим посмурнел.

– Значит, кто-то из своих?

– Значит, да, – согласился Святослав, и они замолчали, занятые гаданием, кто посмел бы супротив светлого князя напасть на соседа своего, что в одной упряжке следовал по позорному пути, подати вёзшего.

Горели костры, взметая искры в тёмное небо. Сегодня дождя не ожидалось, пожалела их степь, только мазнула ночным холодом. Не проронив ни слезинки, небо смотрело на лагерь чистыми незамутнёнными звёздами.

Отблески пламени плясали на лице князя.

– Жалел ли ты когда-нибудь о своих поступках, Трофим? – задал откровенный вопрос Святослав, и воевода разом разгадал, о чем это князь толкует.

– Однажды, когда встретил её, натворил дел о в таких… э-эх, даже вспоминать тошно, – признался Пересеченский, – только вот жизнь оказалась благосклонной и появилась Алена, но и после неё сам знаешь…– бросил мельком взгляд, не уверенный, что Загорский простил ему проступок, когда воевода прикрывал лекарку против князя.

Святослав усмехнулся, а после, тяжело вздохнув, добавил:

– А в моей жизни больше не будет никого…

Под мирным таким небом разливалась песня, что выводил солдат, ударяя по гуслям, о красивых голубых глазах любимой, что в плену у злодея в тереме сидит, а перед глазами князя Загорского стояли смешливые карие глаза, белая кожа да гибкий стан Осинки, и тогда надежда вспыхивала, но как только вспоминал о Софье и сыне, что оставил в Загорье, понимал: потерял любимую навсегда. Обратной дороги нет у него…

– Подойди. – Великий хан лежал на подушках. Обманчивый тигр, подумалось Осинке на мгновение. Сделала шаг. Тело закрывал только тонкой ткани халат, не скрывавший, а скорее раздражавший зверский аппетит мужчины. Но ближе Осинка не подходила.

Неповиновение даже в такой малости заставило выстрелить рукой, потянуть на себя, уронить на себя и с жадностью впиться в губы непокорной женщины. Осинка снова была готова противостоять.

– Моя! – прошептал он в губы. – Ты только моя! – Руки скользнули под халат, разбрасывая его полы. Взору хана предстали белые и стройные ноги. Бикбей огладил их. И чтобы не продолжать более смотреть на великого, Осинка поднырнула под руку, расположившись на животе. Великий зарычал и сдёрнул непрочную тряпицу, что опала на несколько кусочков. Прижался к спине и хрипло прошептал:

– Скажи это!

Осинка подалась чуть назад, отвлекая от глупых разговоров, но хан не был простым мужчиной, развернул лицом к себе и приказал, упираясь взглядом:

– Скажи, что моя!

– Нельзя поймать ветер. – Осинка улыбнулась и попыталась вернуться на живот, хан не позволил, рыкнул и поцеловал девушку, подмял под себя.

– Ты видишь, – на лице заиграла жёсткая улыбка, – я целую тебя. – Бикбей снова склонился к губам, прикусывая, сделал резкий толчок. – Ты моя! Скажи это мне!

Осинка сбилась в дыхании, но продолжала упорствовать:

– Нельзя покорить всю землю, хан… – вскрикнула, когда хан схватил за горло. Задушил бы, но не мог. Наклонился к губам, поцеловал жадно. Правду говорят, невозможно напиться водой. Невозможно насытиться, потому что для человека возвращается и жажда, и голод, а голод великого хана к этой северянке утолить никто не мог, хоть и брал он других наложниц помимо неё.

– Я покорю! Уже покорил! Ты моя!

Осинка всхлипывала, а когда не хватало сил, кричала, потому как хану иногда нравилось делать больно, и умел великий от боли получить невероятное наслаждение. И только когда наконец шатёр погрузился в тишину, из-за полога донеслось:

– Великий хан…

Бикбей рывком поднялся с лежака, рядом нож, и в миг, накинув халат, он готов.

– Входи…

Осинка в то же время торопливо завернулась в шкуру, ведь хан разрывал её одежду так, что приходилось иногда возвращаться к себе в мужских одеждах.

Хан к вошедшему не повернулся, наслаждался растрёпанными волосами любовницы, тем, как она старательно восстанавливала дыхание и прятала от него глаза. Бикбей понял: именно в такие минуты можно разгадать, о чем действительно думает Осинка. Хан пожирал северянку глазами, хотелось снова целовать эти припухшие губы, срывать с них стон.

– Говори…

– Великий, все готово к приезду русичей. Обозы в нескольких днях пути. Мы уже сопровождаем их…

Прислужник не уходил.

– Что-то ещё?

– Да, великий. – Слуга держал свой взгляд в пол, но мужское взяло вверх, и он мельком взглянул на ложе хана. – Приехала ваша мать…

Хан выругался.

У великого лицо делилось напополам. Одна половина улыбалась, была щедрой да справедливой. Вторая половина – темной, потусторонней. Та сторона характера была алчной, лживой, противоречивой. И никто из подчинённых хана не знал, когда именно какая часть великого к нему была обращена, так как само выражение лица хана практически никогда не менялось. Бикбей мог убивать с улыбкой на лице и страстно целоваться с тоской в глазах. Сейчас же на лице мужчины было столько эмоций, что Осинка и сама напугалась. Напугалась того, что заметил хан, как вздрогнула она, когда услышала про русичей. Но оказалось, хан расстроен приездом матери больше.