Алинна Ниоткудина - Мастер сновидений

— Я как всегда прав? — вопрос адресовался ко мне.

— Да. Их восемь, — прошептал я.

— Тебе объяснили, что это означает?

— Нет, ничего.

— Асса Тадиринг, это уже по твоей части, всякие ваши маговские заморочки. Я так понимаю, что нынешний магистрат не очень жалует эту легенду. А мама решила его не напрягать раньше времени. Так что просвети будущего коллегу на досуге.

— Да, командир, надо рассказать ему все обстоятельно. Это не сегодня и даже не завтра, но в ближайшее время.

— Только было бы оно, это время. Наше–то почти истекает, так что живенько все доедаем и идем заниматься делами. Я позволю себе развлекать сейне Дайоне, столько дней не ночевал дома, имею право; наш юный друг пойдет развлекать девочек, уж больно хорошо это у него получается; а асса Тадиринг проверит, что творится в казармах.

И через пару минут они покинули каминную комнату. Тетушка Тено уже семенила им навстречу, сейн Калларинг перехватил ее ношу, махнул ей рукой, что свободна.

— Я вас оставляю, займусь хозяйкой дома. А то рискую попасть в немилость. И что–то она последнее время не очень хорошо себя чувствует, устает.

— Что ж, немудрено, — вздохнул Тадиринг.

— А в чем дело, может, я чего–то не знаю?

— Нет–нет, просто… просто, мы все последнее время, — он еще раз тяжко по–стариковски вздохнул, — устаем по известной причине, а ей достается больше всех.

Калларинг уже ничего не отвечал, просто покачал головой, развернулся и ушел.

Асса Тадиринг повернулся ко мне.

— Не дуйся. Ничего страшного, плохого мы про тебя ничего не узнали, даже наоборот, вот увидишь. Беги, сынок, я скоро тебе все расскажу.

И я побежал, что мне теперь, в этих сапогах кажется, будто они сами несут. Влетел в комнату к Шайми. Она уже не спала, но была одна.

— Привет, сказочник!

— Привет, малыш, а почему ты одна?

— Лаки сейчас придет. Хочешь пирога? Он же был такой большой, что за один раз не съесть.

— Конечно, хочу, но попозже.

— Ты сегодня какой–то другой. Волосы у тебя выпущены, ремешок потерялся?

— Нет, он в кармане, не переживай.

Тут вошла Лаки, она несла мой саквояж. Не поздоровавшись со мной, и не дав мне рта раскрыть, смерила оценивающим взглядом и хмыкнула. Поставила мой саквояж на край кровати, открыла, и из него на кровать выкатились вчерашние яблоки, их оставалось еще много.

— А ты что думал, я специально его таскать буду, мне просто не во что было положить, — это была Лаки во всей своей красе, вся светилась в пламенеющих язычках волос, а я, как беспечный мотылек, рисковал в них сгореть.

— Нет, не думал, но все равно спасибо.

— Да, пожалуйста… — бросила она, как снег с плеча стряхнула. Не сводя своего взгляда, взяла яблоко и протянула мне. Ее ладонь раскрывалась, яблоко оставалось на самых кончиках пальцев, они начали подрагивать, и мне ничего не оставалось, как взять яблоко вместе с ее пальцами. Лаки начала эту игру и не собиралась из нее выходить. Я прижал ее пальцы к щеке, нашел у яблока свободный бочок и вгрызся с него. Побежал сок, от яблока откололся кусок, я стал его медленно разжевывать, опустил ее руку от лица, но не выпускал ее, даже сжал крепче. Я уже не ловил ее взгляда, сам смотрел сверху вниз, в конце концов рост мне позволяет, он пол головы выше. Лаки опустила глаза, дотянулась до яблока, но прежде чем откусить его мякоти, продемонстрировала свои зубки на моем пальце. Естественно, я не выпустил ее руку, даже не подумал, но игру в гляделки я выиграл безоговорочно. Да, конечно, она при таком папе, и при такой маме, у нее вроде все в порядке, а я с кучей проблем по жизни. Но уберите папу с мамой, что кроме ее раскаленных кудрей останется? Да я у них в доме, но не напрашивался же, хозяин меня сам сюда привез. Чем я хуже ее в конце концов? Да ничем. Поняла ли она, что ее ночная выходка была глупостью, как минимум? Что это я повел себя благородно, а она, скажем, необдуманно? Что ей извиниться не помешало, а не задираться с утра?

Выручила всех Шайми:

— Что вам яблок не хватает, вы одно едите? Хм, смешные какие.

— А так вкуснее, малыш, вот подрастешь и сама узнаешь.

— Лаки, он правду говорит? Так вкуснее?

— Да, Шайми, Одри всегда говорит правду, — подтвердила Лаки, смиренно подняв глаза, давая понять, что я действительно прав, как бы недоумевая, что это вечером на нее нашло. Вот, хитрюга!

Со стороны дороги послышался шум, возвращались обозники. Красавца Чогори накрытого белой попоной вели в поводу, его можно было далеко узнать по белым рожкам на лбу, но командир не давал приказа приводить своего скакуна в усадьбу. Чуть дальше показалась еще одна команда с варгом поводу, это была Ульзи, рыжая самка. Стражи увидели своего командира в окне, или он сам уже открыл его навстречу этому параду.

— Командир, прости, но Ульзи наконец выбрала. И она выбрала Чогори.

— А как Чогори? — поинтересовался полковник настроением своего любимца.

— А он всегда готов. Мы же не могли их в общей вагрятнице оставить, они разнесут там все по камешку. И Тензи возмущается, что его вниманием обошли.

— М–да, нашла время, проказница.

— Ну, командир, здесь ведь не прикажешь.

— Подождите, я сейчас спущусь.

Напротив усадьбы Дьо–Магро началось оживление, танец варгов это зрелище, да какое. На дорогу вышел сейн Калларинг в белоснежной бурке, подманил Чогори куском хлеба.

Шайми все это видела сидя у меня на руках. Лаки засобиралась:

— Я тоже туда хочу, вы не обидитесь, если без меня посидите?

— Нет, — сказала Шайми, — мы не обидимся. Одрик, мы ведь не обидимся, пусть идет гуляет, правда?

— Правда, мы с тобой — да никогда. А она пусть идет гуляет. Помаши ей на прощанье.

— Лаки, а возьми яблочка для Ульзи. Ей должно понравиться.

И Лаки, схватив одно из яблок, убежала. Я увидел ее в белом плаще, связанной гномами из илларьей шерсти.

Я завернул Шайми в одеяло и поднес ближе к окну и мы стали вместе наблюдать, как сейн Калларинг не позволил Лаки подойти к Ульзи, разыгравшаяся самка могла и зашибить, но гостинец все–таки был доставлен. Да это было здорово, у варгов сняли поводья, чтобы случайно не зацепились и не порвали свои уши. И вот парочка гигантов начинает свой танец, издалека кружат по спирали, приближаясь друг к другу, встают на дыбы и раскачиваются, отпрыгивают, снова упираются передними лапами друг в друга и раскачиваются, то начинают ходить по кругу и кланяться. Можно было бы загнать зверюшек в пустующую вагрятницу, но для танца там тесновато, не лишать же их такой радости, их еще запрут там на пару дней. А народ собирался вокруг, как из по земли, поглазеть как на неожиданно приехавших циркачей, скучно в это время в Караваче, а тут такое развлечение.

Я увидел что–то в последний момент, оно должно было удариться в стекло, но пролетело сквозь него, я успел только повернуться. Это что–то напоминало льдинку, выскочившую из–под лап танцующего варга, но я видел это что–то другим зрением. Там должны были быть цветные нити, но их не было в помине, я это не увидел, а скорее почувствовал. Успел в последнее мгновение подставить руку и закрыть Шайми, льдинка проскользила по коже на виске и по руке, сверкнули цветные нити плетения, но стоило только появиться каплям крови, как плетение распалось. Я все же устоял на ногах, я должен был удержать Шайми, но тут вторая льдинка пробила мою ладонь насквозь и достигла своей цели. Какое–то время я видел ее, некую сущность, несущую в себе жуткое плетение, и пока эта гадость как плотоядная пиявка вгрызалась в грудь Шайми, увидел нити плетения, такого я даже близко не знал. Шайми вскрикнула, но показала рукой куда–то в собравшуюся толпу, где мелькнула серая фигура со скрытым под капюшоном лицом. Теперь я уже понимал, далеко не все, но и этого уже достаточно много. Как только я хотел посмотреть пиявку, она тут же теряла цвет, становилась прозрачной, но на ней оставались следы моей крови, теперь я мог ее различить. Я не мог ничего сделать с плетением, но я мог вытащить свой кровяной след не на плетениях, а на линиях силы. Нужно было собрать для этого почти всю волю, но дело того стоило. И твари пришлось впиться в мою ладонь. От моей крови пиявка начала корчится, казалось, ее тошнит. Меня тоже могло стошнить, но я должен был наблюдать, ДОЛЖЕН. Плетение распадалось, теперь уже не становилось прозрачным, а действительно распадалось, а за ним и сущность, сначала растаяла, а потом и испарилась.