Алинна Ниоткудина - Мастер сновидений

— Сказочник, ты убиваешь их. Он не могут тебя есть.

— Я, наверное, невкусный.

— Не правда, Лаки же очень хотела от тебя кучек откусить.

— А ты откуда знаешь?

— Я все знаю. Я тоже могу как мама, но мама только слышит, а я еще могу и видеть.

— Как это?

— Могу видеть, то что видели чужие глаза. Только я не все понимаю.

— Шайми, да ты просто чудо, ты только потерпи, я сейчас позову кого–нибудь.

В груди у Шайми слышался хрип, изо рта вытекала тонкая ржавая струйка. Ее глаза, когда то сиреневые, как цветочки на лугу, сейчас стали бледно–бледно серыми. Я донес ее до кровати, хотел позвать кого–нибудь, мне самому становилось страшно.

— Не надо Оди, уже поздно, а мне надо тебе много–много сказать. Сделай так, что бы когда я попрощаюсь с родителями, никто не смог к нам подойти.

— Зачем?

— Я так прошу, ты не можешь мне отказать. Я ухожу, мне нельзя отказывать, сделай, как я прошу.

— Не смей так говорить, ты не уйдешь!

— Не переживай, я давно это поняла, просто не хотела маму расстраивать. Сделай, как я прошу.

Звать никого не потребовалось, сами пришли. Дайоне просто ворвалась в комнату, потому почувствовала без всяких амулетов. Разговор между Шайми и Дайо был коротким, как может быть коротким разговор между двумя людьми понимающих мысли друг друга… И силы оставили сейне Дайоне. Я ничем не мог помочь ей. У сейна Каллара вдруг резко сдвинулись брови, он кивнул одному из стражей, оставляя его командовать, и удалился своим стремительным шагом. Лаки бросилась за ним вдогонку. Хоть полковник и уже ожидал этого, но готов все равно не был.

— Папочка, я видела тебя сегодня в бурке, у тебя самая–самая белая бурка… Лаки…, я вас очень люблю. Но не мешайте Оди провожать меня, вы же знаете, он сможет. Мне с ним не будет страшно… Папа, береги маму.

Ну, а что еще оставалось бесстрашному командиру Тайной стражи сейну Калларингу Дьо–Магро? Доверять мне, парню, которого сам с утра успокаивал, чуть ли не слезы утирал, парню, который сейчас вытирает своими волосами и свою кровь, и кровь его ребенка, А был ли у полковника другой выбор?

И я опустил купол, простейшая вещица из категории защитных, долго не продержится, а нам долго и не надо.

Шайми попросила меня проводить ее до черты, всего лишь. Как мало и как много. Она попросила уйти с ней в сон, в самый простой, какой у него уже заготовлен. У меня с собой был сон про ближайший к Каравачу лес, еще летний, одно очень милое местечко. И опять клубочек некуда было класть.

— А вот, возьми яблоко, откуси побольше, и получится ямка. Тогда я еще узнаю вкус яблока, которое едят вместе.

Яблоки все еще лежали на кровати, мне ничего другого не оставалось, как снова вгрызаться в яблочные недра. Клубочек размазался по яблочной мякоти. Шайми едва царапнула ее зубками, а теперь и я должен был испытать на себе, что проделывал с другими.

— Иди сюда и будешь держать меня за руку. На этой кровати все бы уместились, не то, что только мы с тобой. До встречи во сне. — Я сплел сон и положил его в яблочную ямку, и мы с Шайми выпили его на двоих.

Я тогда оказался на опушке леса на окраине Каравача, и держал Шайми за руку, она меня уже поджидала.

— Как здесь здорово, смотри сколько ягод. Я соберу немножко, ведь можно.

— Конечно можно, собирай, сколько хочешь.

Я осмотрел местечко, замечательная полянка, и тепло–то как! Каравач действительно рядом, какие–то домики видно и садики–огородики рядышком, потому что стоит пугало, широко раскинув свои руки. И речушка бежит такая звонкая. Шайми поднялась, протянула горсточку полуденницы в своей ладошке.

— Правда, сладкая?

— Слаще не бывает.

— Мне туда, — показала Шайми в сторону речки, подойдя к воде, она заговорила:

— Слушай меня. Тот Серый с тобой чем–то связан, у вас есть что–то общее, ты его найдешь, не сразу, но найдешь. Тот человек в форме из листьев в моем сне, на тебе его знак, только ты этого еще не понял, пока не видишь знака. И еще, всегда считай до восьми. Больше ничего говорить нельзя, мне не разрешают.

— Кто не разрешает?

— И еще у меня есть одно желание, последнее желание, — она сказала это кому–то за речкой, очень громко. — Я хочу, чтобы он умел видеть как я, чужими глазами, если захочет.

— Да будет так, последнее желание исполнено! — ответили несколько голосов: кто–то в дали, серебристая рябь реки и садовое чучело.

— Мне пора, Оди, — и Шайми освободила свою ручку. — Спасибо тебе, видишь, ничего страшного. А меня ждут.

И Шайми вошла в воду. Вода вздрогнула и стала тяжелеть. Чучело на другом берегу слезало со своего распятия. Грязная тряпка оборачивалась чем–то человекоподобным, тощим, долговязым, косматым.

— Кто ты такой?! Откуда ты в моем сне? Я тебя не звал.

— Ну, я не совсем в твоем сне, я тут по долгу службы. И меня не зовут, я сам прихожу.

— Кто ты?!

— Не признал? Да вы меня поминаете по делу и без дела, как будто я виноват во всех ваших напастях. Задолбали уже, честное слово.

— Гаарх?!

— Он самый.

Я стал глазами искать что–нибудь, камень или палку, но как только находил и протягивал к нему руку, камень оборачивался либо лягушкой и упрыгивал, либо рыбешкой и уплывал, а палка становилась змеей и уползала

— Не трудись, — пыталось успокоить меня бывшее чучело, — это ты сюда случайно попал, а я можно сказать на постоянном месте жительства.

— Пошел прочь от нее, падальщик!

— Тут ты прав, ибо сам я — падаль, упал и не помню откуда. И подбираю я ваши останки, потому что кто–то это должен делать. Думаешь, мне очень нравится? Я бы тоже хотел в снегу валяться, на солнышке греться и с девушками обниматься. Может, постоишь за меня денек?

— Оди, не надо, он на самом деле хороший, он не злой совсем. Просто… просто он всегда один, одному скучно и работа у него такая.

— Вот послушай, что говорит невинный ребенок, а потом в драку лезь.

А Шайми была уже в воде по пояс, в потоке появились поблескивающие металлом струи, потянуло холодом. Я бросился за ней в воду, но она уходила дальше и дальше и становилась прозрачной. Река старалась вытолкнуть меня, из ряби складывалось лицо и пыталось, что–то мне сказать.

— Оди, вернись, тебе за мной нельзя, — уговаривала меня Шайми.

— Верните ее, заберите меня вместо нее! — я кричал водяным лицам и лупил по ним кулаками.

— Я не могу, даже если бы очень захотела. Не в моей власти что–то поменять, твоя смерть не вернет ее жизнь. Я даже не могу тебя принять, сейчас не твой черед, — отвечала речная рябь.

Шайми уже скрылась под водой, я нырял за ней, я видел, как ее обвивали блестящие водоросли, как вся вода заполнялась ими, как самой воды уже не осталось, только змеисто шевелящийся белый металл и холод, который он нес с собой. В эти ртутные струи я уже не мог нырять. Мало того, сама ртуть начала застывать, покрываясь ледяной коркой. Я оказался в сжимающейся полынье ртути, уже и руки захватывал лед, а легкие обжигал нечеловеческий холод. Ледяная корка сморщилась и лицо заговорило: