Алинна Ниоткудина - Мастер сновидений

— Гаарх, сделай что–нибудь, иначе он потеряется между жизнью и смертью. Зачем тебе такой потерявшийся?

— А лед уже прочный?

— Вполне, и поторопись.

Гаарх покинул свой берег, ступил на ртутный лед, дошел до полыньи, поднял мою голову за заиндевевшие волосы. Демон даже в лице переменился, может быть и испугался, если бы умел это:

— Ты?! Но этого же не может быть, оттуда не возвращаются! Ах, да! Тупое я чучело! Парень, не смей! Слышишь, не смей! Я уже встретил с той стороны твоего… Держись!

Гаарх искрошил лед, сковавший мне руки, выдернул меня из ртутной полыньи, взял на руки и понес подальше от этой стужи. На месте, где Шайми собирала ягоды, еще была живая трава. Косматое чучело положило на нее моё окоченевшее тело:

— Парень проснись, ты должен проснуться. Мне нельзя с тобой здесь оставаться, я должен ее встретить с ТОЙ стороны, я тоже должен ее проводить. Ну, просыпайся же!

Хотел пошлепать по щекам, как это принято у людей, но мое лицо покрывал иней, а руки были проморожены настолько, что стали хрупкими как стекло. Если бы демон начал дергать его за пальцы, но они бы просто растрескались. И демон стал своим огненным дыханием отогревать мои ладони. Гаархово дыхание так просто для человека не проходит, но я тогда не знал, что мои руки остались целы благодаря ему.

— Ты слышишь меня! Дыши! Не смей уходить, ты мне здесь нужен, на этой стороне! …

— … Слышишь меня, Одрик? Сынок, очнись, пожалуйста. Не покидай меня, старого дурака, я себе никогда не прощу… Открой глаза. Ты меня видишь?

Я вдохнул, ворвавшийся воздух жег, царапал, раздирал легкие. Я все еще держал Шайми за руку, но ее уже здесь не было, она ушла далеко. Я хотел дотянуться до нее, но кожа на руках трескалась от любого движения, и не кровь виднелась в ранах, а блестящая ртуть. Ее капельки выкатывались, как должна была капать кровь, но собирались в шарики, и если этот шарик встречал на своем пути что–то живое, то сжигал его страшным холодом и только потом испарялся. Много ожогов осталось на яблоках, еще лежащих на кровати, только Шайми они уже ничто повредить не могло.

— Ну что ты стоишь, помоги мне. Может тебя он услышит! — Тадиринг пытался расшевелить остолбеневшего командира. — Пусть он отпустит ее, так надо.

— Что с ним? — спросил Каларинг.

— Это могильный холод, если я что–то в чем–то понимаю. Он был за чертой, оттуда вообще–то не возвращаются. Во всяком случае, я такого еще не видел, только в книжках читал. Двуликая редко кого оттуда отпускает. Не хорошо все это.

Каларинг подошел ближе, дождался, пока Одрик приоткроет глаза.

— Командир, — я впервые так назвал сейна Дьо–Магро, — командир, они забрали ее. Я ничего не смог сделать, я просил, меня не услышали.

— Все правильно, никто не смог бы ничего сделать. С этой минуты я командир твой тоже, слушай меня. Отпусти ее. Она уже не с нами. Я должен ее унести.

Я выпустил ее руку из своей. Каларинг поднял свою Шайми, свою птичку, которая еще вчера щебетала ему на ухо. Надо было собрать ее для последней прогулки. Он не хотел, чтобы она лежала в нижнем зале, слишком большом и холодном, хотел положить ее в столовой комнате, у среднего окна, где ее последний раз осветило солнце…

Дом Дьо–Магро погружался в траур, это была забота демонов пыли — стервятников душ человеческих. Свет померк в том доме, все стало седое, тусклое, все заволокло какой–то мглой. В роду Дьо–Магро не принято плакать, ни слезинки, ни всхлипа, ни вздоха, одно молчание…. Лишь в каморке под лестницей сотрясается в рыданиях старый седой Вайри.

Только что же хозяин дома прячет свои руки под перчатками? А чтоб никто не увидел синяки, которые он оставил себе собственными зубами в бессильной ярости, в озлобленности на самого себя. Всю свою историю род Дьо–Магро нес потери, потому что его представители никогда не отсиживались за чужими спинами, лезли на рожон по любому поводу, да и вообще без повода. Но чтобы погибали дети Дьо–Магро, такого их хроники не припоминали. Но что Каларинг мог сделать, когда даже понять, кто и как убил его дочь не в состоянии? Что–то знает мальчишка даже не прошедший совершеннолетия, не совсем доучившийся маг со странностями. Но и я ничего объяснить не мог, потому что лежал едва живой. А штатный маг Тайной стражи колдовал надо мной и в прямом и в переносном смысле, чтобы я не отправился вслед за его дочерью. Потому что моя смерть тогда была бы целиком на его, Дьо–Магро, совести. Ведь по его представлениям получалось, что он подставлял меня, хотя я сам полез. Он рисковал моей жизнью, не своей, как–то это не по–Дьо–Магровски, в их роду так не принято. Хотя мне лично было все равно.

Дальше тянуть уже было нельзя, в храме Двуликой богини(59) у подножия Великих гор их ждали еще день назад, но сейне Дайоне до сих пор не могла подняться. И асса Тадиринг давал ей отвар для сна, спасительного сна. И полковник пошел один, ведь для самой Шайми это было уже не важно, а Пресветлая богиня — она поймет. Он не устраивал церемоний, не принимал соболезнований, всю дорогу до храма в экипаже он держал Шайми на руках как живую. Оставил ее на жертвеннике и ушел, ни сказав ни слова. К чему лишние слова, когда все и так ясно. Богине принесена жертва, дальше уже дело служителей и храмовых животных, светлых гварричей(60).

По Каравачу ползи слухи. Не стоило осуждать за это людей, просто так в их природе заложено, так они спасаются от страха.

Через неделю требовалось забрать из храма биватар, свинцовый сосуд с прахом и возложить в семейном склепе. Здесь же, недалеко, в ближайших серых скалах были вырублены ниши, здесь тишина и покой, охраняемые сумрачным лесом.

Я уже поднимался, ходил по комнате до окна и обратно, жар почти спал. Мои руки были как в рукавицах из бинтов. Мои знакомые гномы приходили, принесли свою гномью мазь от ожогов и ран, у них в кузницах это случается часто, здесь они знатоки. Еще они принесли какое–то масло из молока горных илларей, первое средство при легочных неприятностях. Почему люди редко прислушиваются к гномам? Гномы живут а пещерах, в темноте, сырости и холоде, а чахотки у них там не бывает. А все это илларье масло. Гномий травник Глор даже сделал кожаные мешочки, наполнял своей мазью, чтобы мне просто опускать туда руки. Сказал, чтобы не жалели, что принесут сколько надо. И действительно, мои раны затягивались, хотя совсем недавно были сплошным кровавым месивом и пальцы уже начинали двигаться, но вот не чувствовали ничего, даже боли.

В тот день я тоже начал собираться, не спрашивая никого ни о чем. Асса Тадиринг хотя и переживал за меня, но сдался, даже не проведя разведки боем. Что тут разведывать, когда я упрусь, меня семь тягловых варгов не сдвинут, раз собрался ехать, значит поеду. Тадиринг даже сам принес мою видавшие виды куртку неопределенного покроя.