Джеймз Стивенз - Горшок золота

Философ сунул руку в котомку, нащупал там последние крохи булок, и в тот миг, когда рука его коснулась пищи, столь яростный голод одолел Философа, что сел он, не сходя с места, и приготовился поесть.

Уселся он на пригорке под изгородью, и прямо перед ним находились несуразные деревянные ворота, а за ними – обширное поле. Устроившись, Философ вскинул взгляд и увидел, как к воротам подходит небольшая компания. Четверо мужчин и три женщины, у каждого при себе – металлический подойник. Философ со вздохом положил ковригу обратно в сумку и сказал:

– Все мужчины братья, а эти люди, быть может, голодны не меньше моего.

Вскоре незнакомцы приблизились. Первым шел здоровенный мужчина, заросший бородой по самые глаза, – двигался он, как сильный ветер. Он отомкнул ворота, вынув колышек, на которой они были заперты, и вместе со своими спутниками миновал их, а затем запер за собой. К этому человеку как к старшему Философ и обратился.

– Я собираюсь позавтракать, – сказал он, – и, если голодны, может, поедите со мной?

– Чего бы и нет, – отозвался мужчина. – Ибо человек, отвергающий доброе приглашение, – пес. Это мои трое сыновей и три дочери, и мы все признательны тебе.

Сказав это, он сел на пригорок, и его спутники, поставив подойники себе за спину, последовали его примеру. Философ поделил ковригу на восемь частей и раздал каждому по куску.

– Простите, что мало.

– Подарок, – произнес бородач, – никогда не мал. – С этими словами он учтиво съел свою долю в три укуса, хотя запросто справился бы и в один; дети его тоже отнеслись к своим кускам с бережением.

– Хорошая была коврига, удовлетворительная, – произнес бородач, разделавшись с хлебом, – на славу испечена и на славу же поделена; однако, – продолжил он, – есть у меня трудность – может, посоветуешь, как поступить, достопочтенный?

– В чем же твоя трудность? – спросил Философ.

– Вот в чем, – сказал бородач. – Что ни утро, когда надо идти доить коров, мать грёзы моей дает каждому из нас сверток еды, чтоб не голодали мы сильнее, чем того желаем; но теперь, когда мы славно позавтракали с тобой, что нам делать с пищей, которую взяли с собой? Хозяйка дома не обрадуется, если мы принесем все назад, а если выбросим еду, выйдет грех. Если не будет это неуважением к твоему завтраку, эти юнцы и юницы избавились бы от своих припасов, съев их, ибо, как тебе известно, молодежь всегда способна съесть еще немножко, сколько б ни было перед этим съедено.

– Уж конечно лучше съесть, чем выбросить, – мечтательно молвил Философ.

Молодые люди достали из карманов увесистые свертки с едой и раскрыли их; бородач сказал:

– У меня с собой тоже есть немного, и оно не пропадет впустую, если ты любезно согласишься помочь мне справиться. – Тут он извлек свой сверток – вдвое больший, чем у всех остальных.

Значительную часть своих припасов бородач отдал Философу; затем погрузил жестяную посудинку в один из подойников и поставил ее перед Философом, после чего все с лютым аппетитом бросились есть.

После трапезы Философ набил себе трубочку – и бородач с сыновьями тоже.

– Достопочтенный, – произнес бородач, – я бы с радостью проведал, зачем это странствуешь ты по дальним краям в такую рань, ибо в этот час ничто не встрепенется, кроме солнца, да птиц, да людей вроде нас, кто ходит за скотом.

– С радостью изложу тебе, – ответил Философ, – если назовешь мне свое имя.

– Имя мне, – молвил бородач, – Мак Кул [50] Согласно трактовке исследователя работ Стивенза Патриши Макфейт (Patricia McFate. The Writings of James Stephens. Variations on a Theme of Love . St. Martin’s Press, 1979), речь о далеком потомке – или метафорической реинкарнации – легендарного ирландского героя Финна Маккула ( ирл . Mac Cumhaill). Спящие Эрен ниже – воины-фении: по легенде, ни сам Финн, доживший до преклонного возраста (как и герой Стивенза, взрослый мужчина), ни его соратники не умерли, а уснули в пещерах, чтобы однажды проснуться и вновь защитить Ирландию. Это пробуждение – один из центральных мотивов поэтической стороны Ирландского возрождения. Увлекательно также допустить и другую трактовку: Мак Кул здесь – современное воплощение (или метафора) легендарного короля Мак Куйла ( ирл . Mac Cuill, «сын орешника», здесь и далее в этом комментарии транскрипции имен собственных даны по пер. С. Шкунаева), брата Мак Кехта («сын плуга») и Мак Грене («сын солнца»), согласно «Книге захватов Ирландии» – последних верховных королей Ирландии до прихода Миля Испанца и его сыновей. О перечисленных фигурах речь еще зайдет; эти трое братьев – внуки бога Дагды и сами еще относятся к народу богини Дану (Туата Де). Если следовать этой логике, один из последних божественных королей Ирландии в условном времени романа все еще живет среди людей, у него есть сыновья и дочери, а значит, род Туата Де, божественных предков ирландцев, не прервался и его власть можно восстановить. .

– Минувшей ночью, – сказал Философ, – когда вышел я из обители Энгуса Ога – то Пещеры Спящих Эрен, – мне наказали сообщить человеку по имени Мак Кул, что кони топотали во сне, а Спящие заворочались с боку на бок.

– Достопочтенный, – сказал бородач, – слова твои ликуют в моем сердце, словно музыка, однако моя голова их не понимает.

– Я узнал, – молвил Философ, – что голова ничего не слышит, покуда сердце не слушает, а также то, что сердце ведает нынче, голова поймет завтра.

– Все птицы мира поют у меня в душе, – произнес бородач, – благословен будь, ибо наполнил ты меня надеждой и гордостью.

Засим пожал ему Философ руку, пожал он руки сыновьям и дочерям, те склонились перед ним по доброму наказу отца; Философ, чуть отдалившись от них, обернулся и увидел, что все они стояли там же, где он их оставил, и на той дороге бородач обнимал детей своих.

Изгиб тропы вскоре скрыл их из вида, и тогда Философ, подкрепленный пищей и свежестью утра, двинулся дальше, распевая от радости. Было по-прежнему рано, но теперь уж птицы доели свой завтрак и занялись друг дружкой. Расселись бок о бок на древесных ветвях и на изгородях, заплясали в воздухе в счастливом братстве и запели друг другу нежные приветливые частушки.

Преодолев долгий путь, Философ немного притомился и присел освежиться под сенью большого дерева. Совсем рядом с ним стоял дом из грубого камня. Давным-давно то был дворец, и даже теперь, пусть и подлатали его невзгоды и время, фасад у того дома был воинственен и хмур. Пока сидел Философ, на дороге показалась молодая женщина; она встала и пристально вперилась в этот дом. Волосы у женщины были черны, как ночь, гладки, как покойная вода, но лицо ее так бурно выдавалось вперед, что повадки ее, вроде покойные, покоя с собою не несли. Миг-другой спустя Философ заговорил с ней.