Джеймз Стивенз - Горшок золота

– Отчего же нет? – сказал мальчик, а следом мелькнула у него на лице растерянность, после чего он продолжил: – Вряд ли получится.

– Юные, – сказал Философ, – не ведают, что есть возраст, а старики забывают, чем была юность. Когда начинаешь стареть, всегда глубоко вдумывайся в юность свою, ибо старик без воспоминаний – жизнь, потраченная втуне, и ничто так не достойно памяти, как наше детство. Я поведаю тебе о некоторых различиях между старостью и юностью, а дальше можешь задать мне вопросы, и так мы рассмотрим эту тему с обеих сторон. Перво-наперво, старик устает быстрее юнца.

Мальчик задумался на миг, а затем отозвался:

– Невеликая это разница, ибо мальчик все же умеет очень сильно уставать.

Философ продолжил:

– Старику есть хочется реже, чем юнцу.

– Тоже невелика разница, – заметил мальчик, – оба же едят все равно. Назови мне настоящее большое отличие.

– Мне оно неизвестно, сынок, но я всегда считал, что большая разница есть. Быть может, старик хранит память о том, о чем мальчик не способен даже догадываться.

– Но у обоих есть воспоминания, – смеясь, сказал мальчик, – а значит, не большая это разница.

– Истинно так, – сказал Философ. – Может, и впрямь большой разницы нет. Расскажи мне о своих занятиях, и поглядим, способен ли я на них.

– Но я не знаю, чем я занят, – отозвался мальчик.

– Ты наверняка знаешь свои занятия, – сказал Философ, – но, допускаю, не понимаешь, как расположить их по порядку. Главная беда с любым исследованием состоит в том, чтобы понять, с чего начать, но во всем всегда есть два места, с которых можно начинать, – начало и конец. И с того, и с другого может открыться вид, позволяющий объять взглядом весь отрезок. А потому начнем с того, что ты делал нынче утром.

– Такой подход для меня удовлетворителен, – сказал мальчик.

Философ продолжил:

– Когда ты проснулся сегодня поутру и вышел из дома, чем занялся первым делом?

Мальчик задумался…

– Я вышел из дома, подобрал камень и зашвырнул его в поле изо всех сил.

– А дальше? – спросил Философ.

– А дальше побежал за камнем – посмотреть, смогу ли я догнать его прежде, чем он упадет на землю.

– Так, – сказал Философ.

– И уж до того быстро бежал я, что полетел кувырком в траву.

– А дальше что ты делал?

– Я лежал там, где упал, и рвал траву обеими руками и бросал ее себе на спину.

– Затем встал?

– Нет, я уткнулся лицом в траву и кричал много раз, прижавшись ртом к земле, а дальше сел и долго не двигался.

– Думал о чем-нибудь? – спросил Философ.

– Нет, ни о чем не думал и ничего не делал.

– Отчего ты всем этим занимался? – спросил Философ.

– Вообще без всякой причины, – ответил мальчик.

– Вот она, – торжествующе заявил Философ, – главная разница между старостью и юностью. Мальчики находят себе занятия безрассудно, а старики – нет. Интересно, а не стареем ли мы оттого, что находим себе занятия рассудком, а не чутьем?

– Не знаю, – молвил мальчик, – все стареет. Ты очень издалека сегодня идешь, достопочтенный?

– Отвечу тебе, если назовешь свое имя.

– Мое имя, – ответил мальчик, – Маккушин [53] В трактовке Патриши Макфейт (см. The Writings of James Stephens ) речь о далеком потомке или метафорической реинкарнации легендарного древнего поэта Ирландии – Ошина, сына Финна Маккула и Сайв (Садв, Садб). Как и персонаж Стивенза, Ошин и его мать были разлучены с Финном и жили в глуши уединенно. КНИГА V .

– Минувшей ночью, – сказал Философ, – когда вышел я из обители Энгуса Ога – то Пещеры Спящих Эрен, – мне наказали сообщить человеку по имени Маккушин, что у Энгуса Ога и его жены Кайтилин родится сын и что Спящие Эрен заворочались во сне.

Мальчик пристально уставился на Философа.

– Я знаю, почему Энгус Ог послал мне это сообщение. Он желает, чтобы сложил я поэму народу Эрен: когда восстанут Спящие, пусть бы их встречали друзья.

– Спящие восстали, – произнес Философ. – Они повсюду среди нас. Они уже на ногах, но забыли свои имена и значения тех имен. Тебе предстоит сообщить им их имена и родословные, ибо я старик, мое дело исполнено.

– Однажды я сложу поэму, – молвил мальчик, – и все люди вскричат, когда ее услышат.

– Да пребудет с тобой Бог, сынок, – сказал Философ, обнял мальчика и продолжил свой путь.

Примерно через полчаса необременительного странствия Философ достиг места, откуда далеко внизу виднелись сосны Койля Дораки. Когда оказался Философ у бора, на мир уже спустился тенистый вечер, а когда вошел Философ в домик, низошла темень.

Тощая Женщина из Иниш Маграта встретила его у порога и уже собралась сурово отчитать за долгое отсутствие, но Философ поцеловал ее с такой непривычной нежностью и заговорил так ласково, что поначалу изумление сковало ей язык, а затем восторг высвободил его туда, где давно был тот язык чужестранцем.

– Жена, – молвил Философ, – не в силах я выразить, до чего мне радостно вновь видеть славное твое лицо.

Тощая Женщина сперва не нашлась с ответом на такое приветствие, но зато с невероятной прытью поставила греться горшок с овсянкой, принялась печь ковригу и попыталась испечь картошку. Чуть погодя уже рыдала в голос и заявляла, что нет на всем белом свете равного ее мужу в милости и великодушии, а сама она – грешная личность, недостойная доброты богов или такого вот спутника жизни.

Но пока Философ обнимал Шемаса и Бригид Бег, дверь внезапно распахнулась с жутким грохотом, в комнатку ввалились четверо полицейских, и через одну ошеломленную минуту убрались прочь, прихватив с собой Философа, чтоб призвать его к ответу по обвинению в убийстве.

Пройдя сколько-то по дороге, полицейские замешкались. Вечер наступил прежде, чем произвели они поимку, и теперь в сгущавшейся тьме им стало не по себе. Перво-наперво они понимали, что занятие, за которое они сейчас взялись, не похвально для мужчины, каким бы ни было оно для полицейского. Поимка преступника может быть оправдана теми или иными доводами, как то: здоровье общества и охрана частной собственности, – но никто ни при каких обстоятельствах не пожелает в узилище тащить мудреца. Еще пуще их угнетало знание, что находились они в самой середке густонаселенной страны дивных и что везде тут, куда ни глянь, возможно, бродят легионы стихийных сил, готовые обрушиться и навлечь ужасы войны или даже более страшную напасть – свой нрав. Путь, ведший к участку, долог, вился он между величественными деревьями, те кое-где нависали над дорогой так густо, что даже полная луна не в силах была проникнуть сквозь ту густую черноту. При дневном свете эти люди арестовали бы и какого-нибудь архангела – и, если нужно, даже отдубасили бы его, – зато в ночное время тысячи страхов изводили их и мириады звуков страшили со всех сторон.