Джеймз Стивенз - Горшок золота

– Вот и славно, – сказал Шон. – Давай-ка со мной иди, и я тебя отдубашу, если хоть попытаешься выкручиваться, – смекаешь?

– Зачем мне выкручиваться? – спросил лепрекон. – Очень мне с тобой нравится.

Тут сержант завопил во всю глотку.

– Смирно! – рявкнул он, и войско его вытянулось во фрунт, все равно что автоматоны.

– Ты что это там собрался делать с узником, Шон? – саркастически поинтересовался сержант. – Тебе не кажется, что на одну ночь нам уже с головой хватит блужданий по этим дорогам? Тащи этого лепрекона в казармы, или тебе же хуже будет – слышь, что я тебе говорю?

– А как же золото, сержант? – обиженно буркнул Шон.

– Если и есть там какое золото, оно, значит, сокровище и принадлежит Короне. Что ты вообще за констебль, Шон? Соображай, что к чему, приятель, и не препирайся со мной. Шагаем. Беритесь-ка за нашего убийцу сейчас же, кто там из вас его держит.

Тут из темноты донеслось оханье.

– Ой-ой-ой! – с ужасом произнес голос.

– Что с тобой такое? – спросил сержант. – Тебя ранили?

– Узник! – охнул тот кто-то. – Он… он удрал!

– Удрал?! – В голосе у сержанта послышалось бешенство.

– Пока мы разглядывали лепрекона, – продолжил скорбный голос, – я, кажется, позабыл о первом узнике… я… его при мне нету…

– Ах ты ротозей! – проскрежетал сержант.

– Это, значит, мой узник сбежал? – тихо проговорил Шон. И тут же как сиганет, проклиная все на свете, да как врежет страшно своему безалаберному товарищу по лицу, тот и рухнул навзничь, и грохот его головы о дорогу слыхать было отовсюду.

– Вставай! – гаркнул Шон. – Вставай, и я тебе еще отвешу.

– Хватит, – сказал сержант, – пошли восвояси. Посмешище мы на весь белый свет. Вы у меня за это поплатитесь рано или поздно, все поголовно. Тащите этого лепрекона с собой, шагом марш.

– Ой! – произнес Шон сдавленным голосом.

– Что еще теперь? – обозленно спросил сержант.

– Ничего, – ответил Шон.

– Тогда чего ты ойкаешь, тупица?

– Это все лепрекон, сержант, – шепотом ответил Шон, – он улизнул – пока бил я того ротозея, напрочь позабыл о лепреконе; он, наверное, удрал в заросли. Ой, сержант, дорогой, ничего мне сейчас не говорите!..

– Шагом марш, – приказал сержант, и все четверо двинулись сквозь тьму в молчании, что было не гуще воды.

Оттого, что много лет Философ провел в сумрачном сосновом бору, ему удавалось кое-как видеть в темноте, и когда он обнаружил, что никто его за сюртук не держит, он тихонько продолжил себе идти дальше, шагая вперед, свесив голову на грудь в глубокой рассеянности. Он созерцал слово «я» и собирался следовать за этой мыслью во всех ее переменах и приключениях. Ошеломлял его сам факт «я-ности». Изумляло само бытие свое. Философ разумел, что рука, которую он поднимает и щиплет другой рукой, – не он сам, и на досуге нередко осуществлял предприятие, посвященное тому, чтобы выяснить, что же он сам есть. Уйти он успел недалеко, и тут почувствовал, что его дергают за рукав, – глянул вниз и увидел рядом с собой одного из лепреконов Горта.

– Благородный муж, – произнес лепрекон, – тебя ужасно трудно втянуть в беседу. Я с тобой говорю уже очень давно, а ты все не слушаешь.

– Теперь слушаю, – сказал Философ.

– И впрямь слушаешь, – с жаром отозвался лепрекон. – Братья мои вон там, на обочине через дорогу, за изгородью, хотят с тобой потолковать; пойдешь со мной, Благородный муж?

– Отчего же не пойти мне с тобой? – сказал Философ и повернул вслед за лепреконом.

Они осторожно протиснулись сквозь прореху в изгороди и оказались на поле за нею.

– Иди сюда, достопочтенный, – позвал Философа его провожатый, и Философ пошел за ним через поле. Несколько минут спустя они приблизились к густым кустам, в листве которых прятались лепреконы. Они высыпали навстречу Философу и приветствовали его с явным удовольствием. С ними была Тощая Женщина из Иниш Маграта – нежно обняла мужа и порадовалась его побегу.

– Ночь еще юна, – заметил кто-то из лепреконов. – Давайте присядем и потолкуем о том, что нужно предпринять.

– Я изрядно устал, – сказал Философ, – поскольку странствовал вчера весь день, и сегодня весь день, и всю эту ночь оставался на ногах, а потому с удовольствием сяду где угодно.

Устроились они под кустом, и Философ раскурил трубку. На просторе, где они расположились, света хватало, чтобы видеть дымок, подымавшийся из трубки, но не более того. Чья-нибудь фигура виделась более глубокой тенью среди окрестной тьмы, но все же земля была суха, а воздух едва тронут приятной прохладой, а потому неуютно не казалось. Философ, втянув несколько глотков дыма, передал трубку соседу, и так трубка обошла всю компанию по кругу.

– Когда уложила детей спать, – промолвила Тощая Женщина, – я пошла следом за тобой по дороге с посудиной овсянки – тебе ж поесть некогда было, помогай тебе Боже! Все думала, ты же наверняка голодный.

– Так и есть, – сказал Философ очень поспешно, – однако я тебя не виню, дорогая моя, что ты выронила посудину на дороге…

– Иду я, значит, – продолжила она, – и встречается мне этот добрый народ, и когда я рассказала им, что стряслось, они отправились со мной – глянуть, нельзя ли чем помочь. Когда они выбежали из кустов сражаться с полицейскими, я было подалась за ними, но убоялась, что овсянку расплещу.

Философ облизнулся.

– Слушаю тебя, любовь моя, – проговорил он.

– Вот я и осталась, где была, с овсянкой под шалью…

– То есть ты поскользнулась, милая жена?

– Вовсе не поскользнулась я, – ответила жена, – овсянка при мне и сейчас. Довольно холодная, думаю, но лучше, чем ничего. – С этими словами она вложила плошку Философу в руки. – Я туда сахару насыпала, – застенчиво добавила она, – и смородины, а еще у меня ложка с собой в кармане.

– Хороша на вкус, – сказал Философ и так шустро опустошил лохань, что жена при виде такого мужнина голода расплакалась.

К тому времени трубка вернулась к Философу и встречена была радушно.

– Теперь можем потолковать, – проговорил он, выдул в темноту здоровенное облако дыма и счастливо вздохнул.

– Мы тут подумали, – сказала Тощая Женщина, – что тебе домой к нам возвращаться пока нельзя: полицейские станут следить за Койля Доракой долго, это уж точно; ибо так оно есть: когда идет к человеку хорошее, никто из кожи вон не полезет, чтобы того человека найти, а вот если плохое к нему идет или кара какая – тут весь мир бросится на поиски, покуда того человека не сыщет, верно?

– Это утверждение верно, – сказал Философ.

– Поэтому вот о чем мы договорились: тебе надо пожить у этого народца, в их доме под тисом Горта. Ни один полицейский на свете не найдет тебя там; или же, если подашься ты ночью в Бру на Бойн [55] Бру на Бойн – букв. «чертоги/владения на реке Бойн», ирл. ; «на» – не русскоязычный предлог, как в «Ростов-на-Дону», например, а артикль родительного падежа при существительном женского рода, поскольку Бойн (Боанн) – имя женщины-сиды. Бру на Бойн – целый комплекс из десятков неолитических построек, среди них и знаменитый Ньюгрейндж – обширная коридорная гробница, легендарное обиталище Дагды и Энгуса Ога. , сам Энгус Ог даст тебе прибежище.