Борис Конофальский - Раубриттер

— Я вам новое куплю, самое лучшее, что найдете в Мален.

— Я не про то, господин, я про то, что люди увидят, — пояснила госпожа Ланге, отряхивая юбку.

— И черт с ним, жена спит, а остальные пьяны, не до того им.

— Пойду, а то подумаю еще чего.

— Ступайте, — сказал он.

Она сама поцеловала его в губы и пошла в дом, а он еще постоял, подождал немного.

Утром следующего дня он чувствовал себя на удивление хорошо.

Ничуть от вчерашнего не страдая. А вот госпожа Ланге хорошо себя не чувствовала. И госпожа Эшбахт с удовольствием ей за это высказывала:

— Поменьше бы сидели с господами офицерами. Может, и не тошнило бы вас поутру, и голова бы не болела.

— Вы правы, госпожа, — отвечала Бригитт. — Больше не буду.

— Да кто ж тогда вам золото будет дарить, если вы пить вино с ними не станете? — едко замечала Элеонора Августа, косясь на браслет, что поблескивал на руке госпожи Ланге.

— Извиняйте, — сказала Бригитт. Вылезла из-за стола, и вышла из дома, даже не поглядев в сторону Волкова.

«Неужто рыжую раскаяние мучает?» — думал кавалер.

Он надеялся, что не в этом дело, а винной болезни, что со всеми случается после больших возлияний.

После завтрака пришел Еган. Он похудел заметно, стал серьезен.

Резок. Одежда пообтрепалась, лицо черно от солнца. Все лето на коне, да в поле был. Видно не просто давалась ему новая должность. Раньше был добряк, ругался только с Сычем, а сейчас и мужиков, и нанятых солдат готов был палками лупить, если ленились и отлынивали. Они сели за стол, Еган выкладывал на стол обрывки бумаги и рассказал, сколько всего собрали ржи, ячменя, овса и даже гороха. Гороха тоже немного было, хоть он и не уродился как надо. Брат Ипполит научил Егана писать, как только они сюда приехали. Теперь он все записывал корявым почерком, чтобы не забыть и показать господину. Стали решать, что делать с урожаем. Еган твердил и твердил, что сейчас продавать ничего не нужно.

— Господин, ржи у нас один амбар до потолка. С мужиками рассчитался, солдатам, что помогали, тоже все отдал. И три тысячи пудов осталось, собрали, наши значит. Купчишки дают по два крейцера и два пфеннига за пуд. Воры, собаки! Нипочем по такой цене отдавать нельзя. Попомните мои слова: «К рождеству три будут давать».

— Продавай, Еган, — сказал Волков, чуть подумав.

— Не слышите вы меня что ли? — управляющий от досады аж ладонью по столу хлопнул. Племянниц на другом конце стола напугал, дурень. — Говорю же, к рождеству три крейцера давать будут. А у нас еще полный амбар у реки ячменя и овса. И вам сюда полный амбар овса насыпал. То, что в амбары не влезло, то продать можно, если вам так деньги нужны, остальное все пусть лежит до зимы. Амбары у нас новые все, хорошие, не протекают, авось зерно не заплесневеет, и мыши его сильно не поедят, зачем его сейчас-то по дешевке продавать?

Кавалер слушал его, слушал, и потом спросил негромко:

— А ты слышал, что я ярмарку пограбил за рекой?

— Да кто ж этого не слышал, все это слышали, мужики ваши, так в ужасе до сих пор от лихости вашей, они горцев до смерти боятся. Удивляются, как вы осмелились, — говорил Еган.

— Правильно, что боятся, — все так же тихо говорил Волков. — Горцы люди свирепые и обидчивые. Они придут сюда скоро. Что делать будем, когда придут?

Еган смотрел на него, удивленно, хлопал глазами. Видно такая мысль ему в голову не приходила.

— Ну, — начал он медленно, — так вы их может, погоните.

— Погоню, если двести их будет, а если их будет пятьсот?

Управляющий молчал. Думал.

— Продавай все, — сказал Волков, подождав немного. — Деньги в кошель положил, да поехал, а зерно с собой не увезешь.

— Так значит и амбары наши новые пожгут.

— Обязательно пожгут, — заверил его кавалер, — если туда доберутся. И амбары, и дом этот, и все дома вокруг. И ты готов будь, что когда случится это, все быстро собрать, и у меня, и у мужиков, все собрать и бежать на север к Малену.

— И имущество значит, и скот, все значит, собирать придется.

— И имущество и скот. Все. А зерно все, что не нужно нам на зиму, все продай и мужикам с солдатами накажи, чтобы так же делали. Чтобы телеги в порядке держали, чтобы лошади здоровыми были.

— Вон оно как, значит, — Еган был обескуражен. — Значит, зерно продавать будем.

— И побыстрее, — сказал Волков.

В этот день пришло сразу два письма, одно злое, и было от нобилей городских, в котором те просили его быть к ним на совет.

Хотели знать городские нобили, будет ли он и дальше длить свару с кантоном Брегген. И не хочет ли он раньше срока договора вернуть деньги те, что они ему дали. То письмо он выкинул, даже дочитывать не стал. А вот то письмо, что привез ему гонец из Фринланда, так хоть другим читай. Писал ему сам Его Высокопреосвященство архиепископ и курфюрст Ланна и писал так:

Сын мой, лучший из сынов моих, рыцарь и паладин, хранитель Веры и опора Трона Господня, мир наполнен славою деяний твоих.

Слышали все люди богобоязненные, что опять указал ты Сатане место его, опять попрал еретиков, что в мерзких горах своих живут в подлости ереси, теша господина своего Люцифера зловонного мерзостью реформаторства. Слуги Сатаны Лютер и Кальвин слезы льют за господина своего попранного. А мы возликовали со всеми людьми веры истинной, и в честь тебя на всех колокольнях славного города Ланна велели быть «праздник». А в проповедях все отцы святые читали тебе «славу» и упоминали, как с хранителя веры и рыцаря божьего, чтобы все агнцы божьи за тебя молились, как молюсь о тебе я ежедневно.

Любой бы хвалился таким письмом, и Волков хвалился бы, если бы не было там приписки:

А еще, сын мой, прошу тебя про уговор наш насчет купчишек Фринланада вспомнить. Про тех, что от спеси своей про уважение к господину своему позабыли. Сделай им так, чтобы вспомнили они.

Бери с них серебро без всякого милосердия, за то, что по твоей реке плавают. То будет дело Богоугодное, так как от глупой гордыни спесивцев отворотит. А письмо мое сожги от греха подальше. И благословен будь.

Волков встал, подошел к очагу, над которым Мария готовила еду, и кинул письмо в огонь. Он не собирался выполнять просьбу архиепископа. Нет. Уж точно не сейчас. Герцог Ребенрее и граф и так на него злы, а начни он грабить купчишек, так и вовсе взбесятся.

И могло так случиться, что добрых людей от герцога, он увидел бы раньше, чем злобных горцев. А Волкову ну ни как не хотелось доводить дело до войны с герцогом. Это поначалу, ему казалось, что Эшбахт поместье нищее, никчемное, которое можно бросить да уйти. А теперь он уже так не считал. Обжился, свыкся с землей этой, собрал урожай, построил кое-что, родней обзавелся, какой-никакой. Хотя почему никакой? Родней он обзавелся знатной, самой знатной, что есть в округе. Деньгу получал с реки, с кирпичей. Зачем же такое бросать? Только лишь потому, что поп из Ланна просил? Хватит попу и того, что он распрю с горцами по его велению затеял. Ну, а если он горцев угомонит, так может быть и за купчишек примется. Купцы это деньги, кто ж от денег отказывается? Уж точно не он.