Борис Конофальский - Раубриттер

За обедом Элеонора Августа сказал вдруг:

— Господин мой, дозволите ли вы мне съездить в город?

Говорила она без привычной своей злости, вполне себе мирно.

— Коли есть нужда у вас в городе быть, так я с вами поеду, — отвечал Волков. Он точно не собирался ее отпускать одну. — Могу сегодня, время у меня есть.

— Ах, чего же вам лишний раз тревожиться, раны свои ездой бередить, нужно мне купить женских мелочей, если не желаете меня пускать одну, так я дома останусь, пусть Бригитт съездит без меня. Она и сама все купит.

Кавалер глянул на госпожу Ланге и по лицу ее сразу понял, что тут дело не простое. И сказал:

— Ну что ж, пусть госпожа Ланге едет. Дам ей провожатого.

— Спасибо вам, супруг мой, — говорила Элеонора Августа.

Была она сама ласковость. И даже улыбалась ему первый раз за многие дни.

А госпожа Ланге после обеда сделал ему знак и как только смогли остаться наедине, так она достала из рукава платья сложенный вчетверо листок бумаги и протянула ему. Он развернул листок. Он сразу понял, от кого это письмо и кому. Еще когда разворачивал его. А уж как развернул, так с первых букв его догадки подтвердились:

Друг сердца моего, на вечные времена, пишет вам та, кто без дум о вас и дня не живет. Пишу вам, чтобы сказать, как скучаю без вас, без песен ваших, без рук ваших, без поцелуев ваших. Здесь, в дикости Эшбахта, живу без музыки и стихов, без ночных пиров и танцев, но то бы я все снесла, если бы вы, мой милый, были со мной. Или хотя бы изредка приезжали ко мне. Но сие невозможно, супруг мой — деспот, стихов от него никогда не услышишь.

Пиров у него не бывает, поэтов и певцов тут не привечают, людишки его низки, чернь, да солдафоны. Хоть и моется он каждый день, так все одно смердит от него потом конским и кровью людской, видно на всю жизнь уже этим провонял. И от этого и от того, что вас нет, тоскливо мне тут, жизнь для меня кончилась.

Живу одной лишь надеждой, что сгинет в какой-нибудь войне, или издохнет от своих ран. Ходят слухи, что сюда, в Эшбахт, горцы явятся, молюсь, чтобы пришли его и прибили. А еще надеюсь, что папенька позовет его и меня к себе в поместье, где я буду счастлива видеть вас, на веки вечные, друг мой сердечный.

Как это ни странно, но он не злился уже, его не затрясло, кулаки его не сжались и сердце не забилось. Он словно весть от лазутчиков своих получил о том, что враг не смирился, что враг продолжает войну. В этом письме было все, что ему нужно было знать про свою жену. Он понял, что она опять отдаются своему любовнику при первой возможности. И что она ждет его смерти. Но вот только ли смиренно ждет? А еще он понял, что рыжая красавица Бригитт на его стороне. Волков взглянул на нее, Бригитт стояла рядом смотрела на него и ждала, она была похожа на ребенка, что совершил хороший поступок и ждет похвалы от взрослого.

— Вы молодец, — сказал кавалер и погладил ее по волосам.

Поглядел на нее и понял, что ждала она не этого. Тогда он поцеловал ее в губы, потом полез в кошель и достал из него пять талеров:

— Кажется, недавно вы испачкали платье?

— Да, — она улыбнулась и покраснела немного, — и еще нижние юбки.

— Купите себе всего побольше, — сказал он, вкладывая ей в руки деньги, — теперь вы часто будете пачкаться.

Она схватила деньги с радостью, спрятала их в платье. Кажется, была довольна. А он продолжал:

— Отдайте письмо тому, кому оно написано, а на словах добавьте, что как только будет случай, как только муж покинет Эшбахт, так Элеонора его сюда призовет.

Лицо Бригитт сразу изменилось:

— Так вы задумали его… Заманить его.

Заманить? Она придумала странное слово. Ну, что ж, пусть будет «заманить».

— Конечно, — Волков уже все решил, когда еще читал письмо, — а вы мне в этом поможете. Вы ведь поможете мне в этом, Бригитт?

Он смотрел на нее не отрываясь, прямо в ее зеленые глаза, и женщина не смогла ему отказать, она кивнула:

— Да, господин.

— Вот и хорошо. Так, что вы ему передадите на словах?

— Передам, что… Что, как только вы покинете Эшбахт, так Элеонора даст ему знать…

— Чтобы он?.. — уточнил кавалер.

— Чтобы он приехал к ней, — не сразу закончила госпожа Ланге.

— Именно, — закончил разговор Волков, еще раз поцеловал ее и пошел в дом.

Вскоре она собралась, села в карету своей госпожи и подруги и уехала. А Волков позвал Максимилиана и Увальня и сказал им:

— Давненько я не стрелял, Максимилиан, несите мне мой пистолет и арбалет, а вы, Увалень, найдите чурбан побольше и волоките его за амбары.

Он стрелял долго, и из пистолета и из арбалета. Причем стрелял хорошо, как и раньше. Стрельбой своею, удивляя своих оруженосцев. Ни один, ни другой и близко не могли стрелять так точно, как это делал старый солдат. Хотя с пистолетом он был знаком не многим больше чем молодые люди.

Они стреляли, пока не появился брат Ипполит. Он встал в стороне и ждал, пока кавалер обратит на него внимание.

— Ты что-то хочешь, монах? — спросил у него тот, натягивая арбалетную тетиву.

— Господин, я был сегодня в Малене.

— И как? Стоит город?

— Слава Богу, господин, стоит. Я заходил на почту.

— Ты все еще пишешь своему настоятелю?

— Пишу, господин, все еще пишу, — говорил монах, — почтальон спросил меня, не захвачу ли я вам письмо, раз еду в Эшбахт.

— Письмо для меня? — спросил Волков, поднимая арбалет и сразу выпуская болт.

Болт впился в самый центр чурбака. То был отличный выстрел.

— О! — сказал Максимилиан.

У него так не получалось. А Увалень даже говорить ничего не стал.

Вообще, судя по всему, стрельба была не его делом.

— Письмо для вас, господин, — сказал монах, тоже повосхищавшись точным выстрелом. — И судя по почерку оно от нашей Брунхильды.

— От Брунхильды? — кавалер сразу отдал арбалет Увальню. И пошел к монаху. — Давай сюда.

Да, почерк был коряв, был скорее детский, чем взрослый, но брат Ипполит узнал его сразу, ведь это он учил Брунхильду грамоте.

Волков развернул письмо:

Любезный брат мой, я и мой супруг граф желаем поделиться с вами радостью нашей. Хочу обрадовать вас вестью, что беременна я, и это доктор наш подтвердил. Молю Бога, и вас прошу молить Его, чтобы даровал мне сына. И верую я, что родись у меня сын, так порадуетесь и вы вместе со мной, и надеюсь, что это будет ваш племянник наилюбимейший.

Он прочел это и растерялся. Все в этом письме было просто, но только на первый взгляд. Он пошел и сел на одну из телег, что стояли за амбарами. Молодые люди: и монах, и Максимилиан, и Увалень переглядывались и не понимали, что с господином произошло. Что такого странного могло быть в письме госпожи Брунхильды? Отчего он молчит, отчего сел и задумался?