Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

И все были счастливы.

Разумеется, дело у Хагена с Игерной не ограничилось милыми беседами, поездками на взморье да музыкальными упражнениями. Клятвы и обеты не звучали из уст любовников, как и слова любви, да и сильной, всепоглощающей страсти Хаген не чувствовал ни в своём сердце, ни в глазах или речах Игерны. Что было между ними? Ровное пламя, нежное и тёплое, с тёрпким дымком. То пламя, что можно удержать на ладони, как мотылька, которого не сожжёт прикосновение. То пламя, что можно отпустить, разжав ладонь и сдунуть пепел — без сожалений, оставляя лишь светлую память о долгих зимних ночах, проведённых под одной овчиной.

И все были счастливы.

Все — кроме Бьёлана Тёмного. Как только люди заметили, что Игерна тир-Сеах уделяет Хагену Леммингу больше внимания, чем прочим юношам, Бьёлан послал своего человека, чтобы тот передал викингу несколько слов. Хагену не слишком понравились те речи, и он, нимало не медля, явился к младшему сыну ярла — перемолвиться с глазу на глаз. Бьёлан сказал:

— Долго мы знакомы, Хаген Лемминг, и чем дольше, тем больше моё к тебе уважение. Тихо, не перебивай! — упреждающе вскинул руку, едва Хаген хотел в ответ заверить его в своём почтении. — Не терплю пустой болтовни. Думается, ведомо тебе, что Игерна тир-Сеах — моя родственница. Её отец, мой двоюродный брат, утонул в шторм прошлым летом, а мать умерла раньше. Игерна — одинокая душа здесь. Одинокая гагара над волнами. Наверное, её музыка тебе сказала об этом. И я не позволю никому её бесчестить. Никому.

— Я не подразумеваю никакого неуважения, — поклонился Хаген сдержанно, — и, как сказано в «Перебранке богов», нет в том позора, коль юная дева с мужем возляжет [33] Вольный пересказ начала строфы 33 «Перебранки Локи» из «Старшей Эдды». . Я готов заплатить выкуп её чести и быть ей верным мужем, если на то будет её воля — и воля её клана.

— Стоек ты в речах, — хмыкнул Бьёлан, глядя исподлобья. — Но вот что я тебе скажу. Коли по весне эта гагара отложит яйца, а тот сокол улетит в дальние края, не желая кормить птенцов, то я найду сокола хоть на краю земли, хоть на небе, хоть под землёй, и выдерну ему перья. Вместе с крыльями. Понимаешь?

Губы Хагена по привычке начали кривиться в ухмылке, но юноша сдержался. Из уважения к брату, радеющему за счастье сестры, не из страха. Хотя и знал, что Бьёлана Сумарлидарсона стоило бояться. Это во фьордах его звали просто Тёмным. Здесь же он был — Бейлан Трове, то есть Тёмный Альв. Говорили, его настоящей матерью была дева из народа Свартальфар [34] Тут небольшая путаница. В скандинавских источниках под словом svartalf понимают собственно дверга — «тёмного альва», карлика, в противопоставление альвам светлым. В данном же случае речь, видимо, идёт о тех, кого знали на Шетландских и Оркнейских островах под именем trow, trowe. Сведения о них противоречивы. Этот народ живёт под землей и не любит солнечного света, владеет магией, облик изменчив, к людям относится с брезгливым равнодушием. Это, скажем так, тёмная сторона архетипа Старшего Народа. , чёрных альвов, дальних родичей и заклятых врагов альвов белых . Иным же местным прозвищем Бьёлана было Сто Десниц — он имел привычку отрубать правые руки поверженным врагам и отвозить их в храм на острове Трове. Говорили, там хранится больше сотни отсечённых рук. Этого Хаген сам не видел. Однако он видел, и не единожды, как сражается Бьёлан Ан-Тайр, и в строю, и в одиночных поединках, и уж всяко не искал с ним встречи на хольмганге.

— От меня не будет детей, — честно признался сын короля двергов и смертной девы. — И, повторяю, я стану обходиться с йомфру Игерной Ан-Тайр, как подобает! Ведомо тебе, вождь геладов, как я умею держать слово, не так ли?

— Не сердись, Лемминг, — вздохнул Бьёлан. — Я тоже не подразумевал неуважения. Просто…

— Не мне сердиться на такого человека, как ты, — с улыбкой прервал его Хаген. — Идём, что ли, выпьем? За дружбу и мир на тысячу лет?

— Долго ж ты собрался жить! — тихо рассмеялся Тёмный Альв.

Однако мирная зимовка на острове Гелтас была Хагену не суждена.

Как-то раз, после праздника Вентракема, викинги засели играть в «Отложи мёртвую». Сперва по мелочи, потом игра повернулась всерьёз. Гремели кости, гремели над зелёным сукном проклятия и возгласы радости при удачном броске. Когда ставки перевалили за полсотни марок, Хаген покинул стол и пошёл пить пиво — везение не бесконечно! За сукном оставалось всё меньше народу, ставки лезли до небес, очки уже было некуда записывать — клочок пергамента затёрли до дыр. Кликнули Хагена — запоминать, сколько кому выпадет.

— А чего сразу я? — возмутился он. — У Фрости память не хуже моего!

— Фрости успел напиться, — заметил со смехом Энгель Тольфинг, — а ты покуда — нет. Иди, не выделывайся! А то я нашего Рагнвальда без порток не оставлю.

Ради такого дела Хаген согласился. Себе на беду.

Последняя игра шла долго и с остервенением. Энгель скрипел зубами, у Рагнвальда Жестокого подрагивали пальцы. «Мёртвые» двойки да пятёрки откладывали редко, набирая очки, словно хвою на плащ в родных лесах Энгеля. Когда же счёт перевалил за полторы сотни, у Рагнвальда вдруг дёрнулась рука, и две из пяти костей выпали двойками, а три — пятёрками. Все — «мёртвые». Все. Серебро насмарку.

— Играем дальше, — ровно процедил Рагнвальд.

— У тебя деньги вышли, — злорадно напомнил Энгель.

— Хаген, займи сто марок, — бросил Жестокий.

Нет бы отказаться, соврать — нету, мол, ни медяка! — но Лемминг отсыпал серебро. Руки опередили голову. Любопытство, раж охоты пересилили здравый смысл.

Рагнвальд мрачно усмехнулся, хлопнул его по плечу — и отыгрался. Хотя и без прибыли.

— После Йолля отдам, — осклабившись, обещал побратим Орма Белого.

Хаген не возражал.

Вот прошёл Йолль, потом — праздник Торри. Близилась весна. Не таяли ни снега, ни льды, но таяли сбережения Хагена. И настал-таки день, когда он напомнил Рагнвальду о долге.

— Какой долг? — изумился тот. — Какие сто марок? Какие кости?

— Мёртвые, — усмехнулся Лемминг. — Пять «мёртвых» костей. Две двойки, три пятёрки. Припоминаешь? Или Мунин, вестник Отца Павших, давно покинул тебя?

— Послушай, Лемминг, — кривясь, как от зубной боли, сказал Рагнвальд, — я думал, ты мало похож на тех купчин, что одалживают деньги друзьям. Я думал, ты щедрый витязь, и знаешь, что такое великодушие. Немного толку затевать нам ссору из-за такой мелочи!

И невзначай положил ладонь на рукоять ножа за поясом.

— Теперь Мунин покинул меня, — тихо сказал Хаген, прищурившись, — ибо не припоминаю, чтобы мы ранее звались друзьями.

— Так ты не друг мне? — нахмурился Рагнвальд, и в его иссиня-серых глазах юноша разглядел безжалостную сталь — свой смертный приговор. Но — не дрогнул: