Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

— Мы бились в одном строю, ходили на одном борту, пировали за одним столом. Это делает нас соратниками, собратьями, но — не друзьями. На том стоим.

— Вот как? — мрачно усмехнулся Рагнвальд. — Ладно же! Отдам по осени, как вернёмся из похода. Или даже там, в Эйреде, коль ты такой скаредный и неуступчивый.

Хаген понял, что придётся на сей раз ему отложить «мёртвую», но вмешался Хродгар:

— Вот уж хрен тебе, Рагнвальд сын Рольфа! Не добавится тебе чести, коли ты не отдашь долга, и никто больше не скажет, что слово твоё крепко!

— Особенно после того, — нашёлся Хаген, — как я сложу о тебе нид. Я в этом силён, знаешь ли.

Рагнвальд склонился, бледный от ярости, и прошептал:

— Ты не посмеешь! Или…

И, глядя на ледяную улыбку в глазах Лемминга, резко распрямился, обвёл взглядом зал:

— Я вызываю тебя на хольмганг, Хаген Альварсон! Вы, братья, все станьте свидетелями. Завтра на рассвете, на том оружии, что выберет сам Лемминг, на шхерах. Что ты скажешь мне?

Расплылся в волчьей улыбке, свысока поглядывая на Хагена. Ждал, что тот одумается, скукожится в ужасе, станет просить прощения… Не дождался. Не покинула усмешка лица Лемминга. Только заледенело море в его глазах.

Не серо-зелёных, как обычно. Серых. Как сталь. Как небо над суровыми волнами.

— Бери оружие, какое сам знаешь, — процедил Хаген, — встретимся поутру на шхере.

И вышел прочь.

— Биться станем до смерти, щенок! — бросил Рагнвальд ему вдогон.

Отговаривали Хагена мало. Знали — не поможет. Только Хродгар предложил:

— Знаешь, есть такой обычай — тот, кого вызвали на хольмганг, имеет право назвать своего защитника. Чтобы тот вышел вместо него. И вызвавший тогда уже не может уклониться, не прозвавшись ниддингом. Если ты назовёшь меня — почту за честь!

— Это не по мне, — сказал Хаген, спокойно раскуривая трубку, хотя руки всё же тряслись, — но у меня будет просьба к тебе и Торкелю. Поедете со мной как свидетели.

— Уж конечно, поедем! — воскликнул Торкель. — Отомстим за тебя, дуралея…

…Кто уж нашептал Игерне, осталось тайной. А только дочь Сеаха набросилась на Хагена с кулаками, проклятиями, отборной бранью и сверканием очей:

— Ты… ты… ты! Да кем ты себя возомнил!? Даже я знаю, кто такой этот Рагнвальд Рольфсон, и отчего прозвали его Жестоким. А ты! Ты же ходил с ним в походы. Ты видел, как он дерётся. Я не видела, а ты — видел! Ты спешишь умереть, и думаешь, что жизнь — такое сложное дело? Кому станет легче, когда тебе разобьют глупую голову? Тебе? Мне? Голове твоей? И — за что, боги, за что!? За жалкие сто марок… Ну что мне с тобой делать? Что тебе сказать?

Едва не плакала. Раскраснелась и была чудо как хороша. Хаген обнял её, крепко прижал ко груди, у всех на виду. Зарылся лицом в её волосы. Горячо прошептал ей на ухо:

— Что делать? Я скажу тебе, что -

— Что ты можешь сказать мне? — повторил Хаген. — Молви: failte, failte, muirn is clu dhut ! [36] «Просим, просим, любовь тебе и хвала!», слова ирландской (гэльской) песенки.

— Да ну тебя! — сдалась Игерна. — Что б хорошее выучил…

— Эй, братец-лемминг! — раздалась знакомая хрипотца. — Хватит сырость разводить. Иди, там тебя Олаф спрашивает.

— Олаф который? — обернулся Лемминг.

— Олаф Безродный, — усмехнулся Хравен сейдман, — и я не советую тебе мешкать.

— А чего это он тут забыл? — удивился Хаген, выпуская Игерну из объятий.

— Идём-идём, — поторопил колдун. И добавил уже в переходе, — ничего-то ты не знаешь, Хаген Альварсон, муж державный, как я погляжу! Завтра вечером будет большой совет, и Арнульф весьма рассчитывает на твоё присутствие. Так что ты уж постарайся не умереть.

— Ну ты-то всяко меня поднимешь, не так ли? — съехидничал Хаген.

Чародей ничего не ответил.

Хаген же — наконец-то! — устыдился в сердце своём.

Олаф Падающий Молот, прозванный, помимо прочего, Безродным, прибыл на Гелтас накануне вечером по делу, о котором будет сказано позже. Теперь же, обменявшись с Хагеном приветствиями, протянул ему длинный тяжёлый свёрток:

— Я слыхал, ты отправляешься на хольмганг с самим Рагнвальдом Жестоким? У меня будет к тебе просьба. Сидел я в Хринг Свэрдан и выковал этот меч… да, разверни, погляди. Хорош ли?

— Хорош, и хорош весьма, — с уважением проговорил Хаген, развязывая фридбанд, извлекая из ножен клинок длиною в полтора альна, не слишком широкий, сужающийся ближе к острию. То был мэккир — меч, заточенный для колющих ударов. Рукоять можно было держать и двумя руками — для большей устойчивости, в хьяльте блестел бронзовый жёлудь, кисть прикрывала короткая гарда, скошенная под острым углом к клинку. На клинке же, с другой стороны от клейма, гордо вышагивала коронованная рысь с секирой в лапе — тонкая золотая нить легла в гравировку на стали. Красота!

— Хочу, чтобы ты опробовал его в бою, — заявил Олаф.

— А что сам не опробовал? — удивился Хаген.

— Да как-то не случилось, — пожал могучими плечами кузнец. — Я травил его кровью дракона, закалял в пламени на толчёной печени трёхглавого турса…

— Как он зовётся? Дал ли ты ему имя?

— Альрикс — ему имя, — не без гордости заявил Олаф.

— В честь древнего Альрика конунга? — уточнил Хаген.

— Не только, — усмехнулся мастер. — Аль-Рикс, «Справедливый» [37] Скорее «Всеправедный» (исл. ál-réttr) или, ещё точнее, «Всевластный» (исл. ál-ríkr). , вот имя змея крови!

Хаген любовно оглядел мэккир, щёлкнул по клинку, вслушиваясь в угрожающий звон. Рассмеялся, зло и счастливо, глядя в глаза ученику Видрира Синего:

— Воистину, Олаф Чародей, ничего не порадует так мой дух, как если оправдается имя твоего меча в моей руке! С превеликим удовольствием я выполню твою просьбу.

И поклонился в пояс довольному мастеру.

За час до полуночи Хаген покинул замок. Один. Пешком. Прихватил лишь факел, мех крепкой ржаной акавиты да острый кремневый нож. И отправился на побережье.

— Ты куда? — нахмурился Хродгар.

— Помолиться, — кратко бросил Лемминг, не оборачиваясь.

— Добро, — с облегчением выдохнул вождь. — А то я подумал было, что плохо знаю тебя, сын Альвара, никогда не уклонявшийся от поединка.

Хаген усмехнулся в усы и молча покачал головой.

Уте-Дрангом звалась одинокая скала недалеко от берега. Торчала из волн исполинским обломанным клыком. Нынче же туда можно было добраться по льду: торосам по кромке моря держаться ещё месяц-полтора! То было мрачное безлюдное место, и люди говорили, что в той скале живёт недобрый дух — грим, тролль или мара.