Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

Все засмеялись, а знаток — громче всех. Утёр рукавом выпуклый лоб и бритое темя.

— Однажды Кетах сын Морна позвал меня подсобить ему в одном деле. Закон был не на его стороне, и упала бы цена моей чести, коли я стал бы ходатайствовать за него. Там как раз шла речь о том, должны ли подданные короля менять веру по воле владыки. Все наши обычаи и законы говорят, что те, кто служит самому королю, должны держаться той же веры, что и король. Однако прочий люд на земле этого князя нельзя ни к чему принудить. Каждый свободный человек может поклоняться тем богам, которым сочтёт нужным. Это вождь Ан-Клайдов знал и без меня, разумеется. Речь зашла о том, имеет ли король право менять закон, как то сделал Кормак Многая Мудрость, властелин священной Тары. «Может, — ответил я, — если займёт Янтарный престол в Тара Хэйне». Тогда Кетах приказал мне солгать или хотя бы умолчать о том. «Объяснишь, мол, народу, что есть такой закон — люди должны так и сяк принять ту веру, какую укажет их ри», — так он сказал. Я удивился: меня же братья-филиды засмеют! Ри-Кетах махнул рукой: не переживай, мол, на сей счёт, кто надо тебя поддержит. Тут я понял, что правдивыми оказались слухи: наш венценосец беззастенчиво скупает филидов, и говорю: вот пусть те, кто поддержит, те и пачкают рот ложью. Меня-то к чему запрягать в эту колесницу беззакония? Кетах усмехнулся: ты молод и известен своей честностью. Тебе простится обман, тем паче — во благо. «В чём благо?» — спросил я. Кетах назвал цену. Признаюсь — удивил, и я даже подумал, не принять ли его предложение. Долго думал, аж вспотел. Потом откланялся и пошёл оттуда прочь. Братья-филиды на всякий случай объявили меня вне закона. Как раз шёл на север, прибиться к какому-нибудь ри ко двору. А прибился к вам, разбойники!

— Но в Горлехе тебя позвали помогать при казни, — возразил Хродгар.

— А никого больше не нашлось, — ухмыльнулся Кернах.

— Отчего тебя прозвали Дюжиной? — спросил Хаген.

— Нетрудно сказать, — филид скромно и смешно потупился, — как-то раз я защищал в суде двенадцать парней, которых обвиняли в разбое, и добился их оправдания.

— А они разбойничали? — уточнил Хаген.

— Они коров угоняли, — развёл руками Кернах, улыбаясь, — это такая народная потеха.

— В чём разница? — не понял Хродгар.

— Иной поступок, — слегка удивлённо пояснил филид, — иное наказание. За разбой их и казнить могли, а так по жопе надавали и принудили к уплате выкупа. Домой они вернулись героями.

— Весело вам тут живётся, в вашей Зелёной Стране, — рассмеялся Торкель.

— Да и вы в Заливах, уж пожалуй, не скучаете! — ответил Кернах смехом на смех.

— У нас на Тангбранде за овцу убивали, — тихо проронил Хродгар, — не то что за корову.

Кернах же сказал так:

— А верно ли я понял, что вы, локланнахи, союзны ри-Тэгирнаху Ан-Бетаду, владыке Глен Мор? Если это так, позвольте мне послужить вам. Ибо ничего меня так не обрадует, как поражение и позор Кетаха Ан-Клайда!

На том и порешили.

Лето шло к закату. Викинги опустошили Маг Эри от Глен Дайбханн на севере до Деас Абайд, Южного Аббатства; от города Дайре на западе до Форгойла на востоке. Затем вернулись на берега озера Мадхе, и оттуда через речку Лейру — в озеро Лок-Лейр, затем по Эрке — в Лок-Эрк. Это были земли Маг Арта. Были разграблены Дерг Бо, Дергафойр, Лиа Мин, Риадах, Слиах, Эрк Мор, сожжена столица, прекрасный и древний Артареддин. Откупился один лишь Гойл Фирнах, где народ не одобрял ни Кетаха, ни своего короля Феарвалла, да ещё пощадили городок Фион Лиа на Мадхе — ему досталось ещё от Кетаха.

Рабов набрали столько, что не хватило бы никаких кораблей, чтобы доставить их на Север. Часть по обоюдному согласию позволили выкупить властям того же Гойл Фирнах, часть отдали в долю геладцам Утхера Медового Волынщика, прочих заставили строить временный лагерь на берегу Мадхе. Скоро туда прибыли ушлые торгаши из Керима и скупили почти весь товар. Откуда и прознали? Хаген предполагал, что не обошлось без Золотого Совета — на то и Золотой. Хотя и платили керимцы, конечно, по гуртовой цене, а не как положено.

Арнульф им не обрадовался:

— Скотоложцев этих не хватало! Заразу занесут, чуму или холеру какую…

— Почему ты так говоришь?! — возмутился Раудульф Эоринг, которому и принадлежала мысль поставить лагерь для торговли невольниками.

— А как же иначе? — вскинул брови Седой. — С Востока всегда всякая зараза приходит!

И как в небо глядел: кишечная хворь вспыхнула сразу после отбытия керимцев. Раудульф высказался за то, чтобы запереть оставшихся пленных в сараях да сжечь, и все сказали, что это будет наилучшим выходом. Все, кроме Хродгара.

— Коли начать лечить сейчас, так и не придётся никого сжигать, — заявил он непреклонно.

— Чьи слова сейчас на твоих губах? — прищурился Арнульф. — Не той ли твоей ведьмы?

— Истинно так, — потупился Тур, дёргая себя за чуб, — но я готов под ними подписаться.

То был веский довод, ибо далеко не все из викингов умели писать.

— Лечите, — пожал плечами Арнульф. — А мы сворачиваемся и уходим. Догоните потом. Да глядите мне, рабов уцелевших не забудьте! Хаген, дружище, на пару слов…

Тогда Ниала О'Байрэ принялась за дело. Подсобить ей вызвались, довольно неожиданно, Хравен Увесон, Халльдор Виндсвалль — этот пошёл против воли своего хёвдинга, Орма Белого, и даже Олаф Хаммарваль, который показал себя сведущим не только в гибельный чарах, но и в целебных. Люди Хродгара разделились: одни остались помогать по хозяйству и сторожить, но больше было таких, кто поспешил покинуть недоброе место. Был среди них и Торкель Волчонок, и его мало осуждали. Никто не вызывался врачевать хвори в походе. То не ремесло для викинга. Хаген же, разумеется, остался ухаживать за бедолагами. Во-первых, Арнульф дал ему поручение. Во-вторых, сам прекрасно помнил, каково оно — кислое пиво неволи, да ещё когда здравие покидает тебя, и ты без сил валишься наземь, а хозяин подумывает, не сжечь ли тебя живьём — чтобы заразу не разносил. А в-третьих, его сердце радовалось при виде того, как Хродгар во всём поддерживает свою возлюбленную чародейку, и как она платит ему заботой да лаской. Тогда на лице Хагена появлялось глуповатое выражение, взор становился как светильник с китовым жиром — тёплым и масляным, и вспоминались ему рыжая Альвёр, которой он впервые посвятил стихи, тёмненькая Игерна, что искренне переживала за него и щедро делилась познаниями, и, разумеется, загадочная и гордая дочь вождя проклятых Ан-Мойров, красавица Эмери. Тогда сердце пронзала звонкая струна тоски, гулкая струна тревоги, и таял иней на рёбрах. Как добралась до отчих краёв, Эмери? Свидимся ли? Юноша утешал себя мыслью о том, что на обратном пути всенепременно побывает на Варохе да всё разузнает.