Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

Его Хродгар запретил убивать. Обезоружили, хотя и не без труда: старик оказался крепким и умелым бойцом. До Арнульфа, впрочем, ему было далеко. С него сорвали одежду, вытолкали наружу, отсекли бороду. Волос на голове осталось мало, и седины пощадили. Хаген заметил:

— У тебя голова брита не так, как у прочих монахов, а скорее так, как у друидов. Отчего?

— Нетрудно сказать, — рассмеялся старик смехом обречённого, хорошо знакомым Леммингу. — В те дни, когда тебя, языческий щенок, ещё не было на свете, я был одним из верховных друидов этой обители. Потом настали новые времена, и перед нами стал выбор: сохранить веру предков или принять новых богов. Мы долго совещались и решили креститься. Так мы смогли сохранить многое из наследия древности. Ты понимаешь? О, ты должен понимать, коли задаёшь такие вопросы!

— Вы это решили единогласно?

— Что лгать на пороге смерти! — ухмыльнулся отец-настоятель. — Несогласных перебили. Не мы. Люди тогдашнего правителя. Мы стояли и смотрели.

— И, верно, молились о царствие небесном для братьев? — горько усмехнулся Хаген.

Старик ничего не ответил. Хаген же обратился к вождю:

— Позволь мне заняться божьим человеком, ибо я знаю, чего он заслужил.

Хродгар слегка нахмурился, но кивнул.

Тогда Хаген попросил братьев Скампельсонов подержать святого отца, а сам достал кусок медной проволоки, которой разжился в храме сидов, и вынул старику правый глаз. Заботливо обработал рану и наложил повязку. Затем под могильное молчание побратимов отвёл его к подножию холма, где стояли связанные паломники. Слегка подтолкнул вперёд:

— Иди теперь, и смотри в глаза гостям, с которыми обошёлся так неучтиво. Живи, сколько тебе отпущено. И благодари меня: по вашим старым поверьям, одноглазые, однорукие и одноногие люди ближе к миру духов и чар. И да возьмут тебя тролли.

— Почему… почему ты так поступил? — мёртвым голосом спросил старец.

— А как же мне ещё было наградить тебя? — развёл руками Хаген.

Паломников отпустили восвояси. Ни один не бросился на отца-настоятеля, чтобы разорвать его в клочья, как ожидал Хаген, но никто и не пришёл ему на помощь. Словно мудрый друид, перехитривший сам себя, стал невидимкой, тенью из Страны Холмов. Старец ковылял прочь, изредка оглядываясь, и Хаген мог бы поклясться, что на единственном глазу монаха блестят скупые слёзы. На миг сердце викинга пронзил укол жалости, острой, как копьё Всеотца. Сын Альвара тут же отбросил это чувство, словно сор, и зашагал вверх по склону. Сцепив зубы, стиснув кулаки, забрав лицо — стальной личиной, а сердце — кованной решёткой. Ощущая, как приятно холодит грудь иней на рёбрах.

— Ну, что у нас там? — спросил хозяйственного Лейфа.

Оказалось — много чего. Причём половина утвари досталась монахам явно от предшественников-друидов: серебряный идол-единорог над алтарём, огромный бронзовый котёл, окованный искусными золотыми узорами, чаши для причастия, изукрашенные причудливой плетёнкой, трискелионами да местными рунами…

А ещё, конечно, мощи святого Киреана — пара рёбер да берцовая кость, из которых Торкель предложил сварить похлёбку, — и книги. Вечная и неизбывная страсть Хагена. Была бы его воля — забрал бы весь здешний бокенсаль, пусть и жизни не хватит всё перечитать. Пришлось ограничиться «Жёлтой книгой из Лиама», которая почему-то была не жёлтой, а зелёной, «Законами Кормака», учёной книгой «Круг чародеев» и ещё по мелочи. За время похода в Маг Эри книжное собрание Хагена и так разрослось настолько, что он подумывал раздобыть осла, чтобы возить скарб чужих слов. Или, на худой конец, раба.

Впрочем, он полагал — книгу лучше доверить ослу, чем рабу.

К неудовольствию Хравена, Хродгар настрого запретил жечь монастырь.

— Лето сухое, пламя на город перекинется, а нам ещё его грабить…

Жители Горлеха предложили откупиться. Почти все местные воины ушли на север с Кетахом, а прочие пали у брода при Антаре. Викинги пошумели для виду, но согласились. Дело шло к вечеру, и локланнов пригласили в город на ночлег, и заодно — на завтрашний праздник. Война войной, а пьянку никто не отменял. Хродгар вежливо отказался от гостеприимства и повелел разбить лагерь в паре часов ходьбы от Горлеха, да усилить стражу. Наутро викинги отбыли.

Впрочем, семеро друзей не отказали себе в удовольствии погулять в городе. И вот что вышло с той гулянки…

… - А чего ты наших с собой не взял? — простодушно удивился Бьярки. — Братьев Барсуков, там, Самара, потом ещё этого, носатого, Магни…

— Мне бы с вами сладить, — фыркнул Хродгар. — Ты, Медвежонок, как напьёшься, так весь городишко по брёвнышку раскатаешь! — и добавил, — я — вождь, а вы — мои друзья. Прочим невредно помнить о том.

— Вряд ли это мудро, — рассудил Хаген, попыхивая трубкой, — возбуждать зависть ни к чему.

— Если Отец Богов призовёт меня раньше срока, кто-то должен стать хёвдингом, — пояснил Хродгар, — и я хотел бы, чтобы им стал кто-то из вас. Люди должны вас слушаться. Мы все зовёмся братьями, но есть младшие братья — и старшие. И прожитые зимы тут ни при чём.

— Вряд ли это мудро, — повторил Хаген, и больше о том не говорили.

В городе старших братьев ждала развесёлая потеха: жгли ведьму. Викинги едва успели опрокинуть пару-тройку кружек местного тёмного эля, как толпа взбурлила, ткнулась языком великана в сторону холма, где стоял златоверхий собор. Решили и братья поглядеть. Им то было в новинку. На Севере ведьм не жгли. Над такими, как незабвенная Хейдис Брокмарсдоттир, Фрейя Коллинга, случались народные расправы, но довольно редко. Мало добра — сжечь вещую вёльву, травницу-знахарку или хексу, заклинательницу погоды. Кто будет ухаживать за больными, врачевать раны, принимать роды, вызывать дождь на поля, утихомиривать бури, гнать рыбные косяки к берегам? Для поселения считалось удачей, если поблизости оседала какая-нибудь колдунья, пусть и нрав у неё — не мёд, и обличье, как у тролля.

Но про здешнюю чародейку, главную потеху на празднике, никто бы не сказал, что она видом подобна чудовищу. Скорее уж — альвам. Невысокая, хрупкая и пригожая, со стройными ногами, лебединой шеей и маленькой упругой грудью, что виднелась — на радость толпе — сквозь прореху в рубище. Тухлые яйца, комья грязи и навоза застревали в распущенных русых волосах. Её вели на верёвке, как козу, а добрые люди кричали: ведьма, ведьма, сукина дочь! Северяне пока не слишком хорошо понимали местное наречие, но слова, полные страха и жажды крови, нетрудно было перевести. Всё как у всех.

Перед собором торчал столб, обложенный тлеющими дровишками. Потеха обещала быть долгой. Под радостный визг горожан женщину привязали к столбу, а плешивый козлобородый клирик затянул молитву. Пел он на древнем тарнском наречии, к тому же до того гнусаво, что никто не понял, о чём речь. Потом священник, плотоядно улыбаясь, обратился к ведьме: