Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

Ответом ему была стрела. Меткий монах попал прямо в горло хёвдингу, но кольчужная бармица задержала стальное жало. Тогда подал голос Хаген:

— Мы будем убивать паломников, пока не перебьём всех, или пока не откроете.

Новая стрела звякнула об его шлем, выбив искру.

— Ну тогда мы сожжём лес на холме вместе с вашим монастырём! — крикнул чародей Хравен.

— А мы сожжём? — усомнился Хаген.

— Нет, конечно, — решил вождь, — но им об этом знать не обязательно, — и добавил, обращаясь к монахам, — откройте сейчас, и никто из вас не пострадает.

На этот раз их не удостоили даже стрелы.

— Всё же я настаиваю на том, чтобы сжечь тут всё, — заметил колдун.

— Откуда такая ненависть, братец-ворон? — удивился Торкель.

— Нетрудно сказать, — вмешался Бреннах Мак Эрк, брезгливо поглядывая на колдуна, — клянусь моей арфой, что это древняя дубрава друидов, а монастырь построен на камнях их святилища. А браннемал — «подобный ворону» — ненавидит друидов не меньше, чем людей Креста. Не так ли, ловчий стервятник Кромахи?

— Тебе не стоит произносить имя Повелителя Воронов всуе, — снисходительно улыбнулся Хравен, — всё же тут в него верят сильнее, чем в Распятого бога. Но в остальном ты прав. Мне тоже думается, что раньше тут была роща друидов, коих я не очень обожаю, неважно, в Ирландии ли или здесь, в Эйридхе.

— Сожжём — добычи не останется, — возмутился Лейф, — мне мало радости перерывать груды пепла в поисках оплавленного золота и серебра!

— Верно, — кивнул Сигбьёрн Злой Барсук, отбрасывая со лба волосы, — мы же не рудознатцы и не старатели, чтобы копаться в грязи.

— Многовато вы печётесь о добыче! — презрительно бросил чародей. — Сказано ведь:

Стурле Скампельсон услышал это и засмеялся, а Сигбьёрн, брат его, хмуро уточнил:

— Ты вот сейчас кого скотиной назвал, а, пожиратель падали?

— Тихо, вы, горячие северные парни! — возвысил голос вождь. — Никто ничего жечь не будет и убивать паломников тоже. Некогда. Идём на штурм! Щиты наизготовку! Стройся «вепрем»!

— Погоди, — Хаген указал на одинокую фигуру прямо перед воротами монастыря.

Хродгар присмотрелся. Поскрёб в затылке. И грязно выругался.

Бреннах Мак Эрк стоял один, под тёмными стенами, под сенью древних крон, и наигрывал на арфе. Взор его, спокойный и отрешённый, блуждал в небесной синеве, средь буйной дубовой листвы, не видя бренного мира. Что прозревал певец, вещий духом? Кто знает? А только бренный мир откликнулся на тихий печальный зов, на струнный перезвон, на плач по старым временам. Ветер зашелестел в сплетении ветвей, могучие дубы качнулись в забытом танце, а мох на стенах монастыря вспыхнул вдруг ослепительной зеленью, бурыми пятнами засохшей крови. Крови, что проливалась в установленные дни во спасение мира. Крови, что хранила многие тысячи жизней. Крови добровольных жертв.

Но и новый мир, возведённый на костях старого, не собирался уступать. Воздух вокруг барда взметнулся горячим смерчем, а земля обуглилась в мгновение ока, растрескалась обветренной кожей. На стенах зашевелились лучники, Слагфид и Самар без приказа сняли парочку чересчур ретивых, но было ясно, что рано или поздно Бреннаха достанут. Хродгар приказал:

— Хравен, прикрой его! Как нас тогда, в храме сидов!

— И не подумаю, — злорадно ухмыльнулся тот, — пусть певун сдохнет.

Тогда Хаген сказал так:

И вышел вперёд, закрывая крафта-скальда своим щитом и своим телом. Раскалённый воздух вокруг певца палил немилосердно, но, во-первых, у Хагена был опыт работы в кузне, во-вторых, он выучил от Тунда Отшельника заклятие, что укрощало жар, а в-третьих, смерть грозила человеку, которого он спас, спас ради его песен, сам того не ведая, и теперь мир мог погибнуть в огне, но песнь должна быть допета.

Через миг рядом стали Торкель, Бьярки, Лейф, братья Скампельсоны, к ним подтягивались другие, мимо остолбеневшего Хравена, мимо запретов и приказов вождя, мимо палящего вихря. Перед Бреннахом сомкнулась стена щитов и тел, и стрелы застревали в ней, визжа от бессильной ярости. Хравен Увесон с перекошенным от злости лицом плюнул под ноги и, запрокинув голову, прокричал заклятие. Покровы тьмы окутали смертников, храня от жара и стрел.

Огненный крест в круге раскинулся над головами, разрывая мрак, изливая на грешную землю карающий свет. Небо было распято на том кресте. Некогда друиды молились ему, так почитая животворящее солнце, но жрецы Белого бога видели в этом знаке жертву. Страдание, которое очищает. Терпение, что было нам завещано в память о Нём. Смирение перед враждебными вихрями невзгод. Очистительные костры, крестовые походы, усекновение гордых голов. Колокольный звон оглушал, слитное пение из-за монастырских стен повергало смертных в прах.

Милосердие и любовь — тем, кто просит.

Тем, кто требует, — кара небес.

Дубы-чародеи сдвинулись с места, разрывая несчастную землю корнями, сложив руки-ветви над арфистом. И казалось — могучие волшебники древности замкнули над ним священный круг.

Тогда утих колокольный гул, а хоровое пение монаха сменилось грозными речами на Имраэге, и вот что разобрал Хаген:

А вот что ответил Бреннах Мак Эрк, печально глядя в небеса:

Что случилось потом — никто не понял. Мир замер на миг, звенящая струна тишины прошлась по сердцам, а затем монастырь содрогнулся. Камни в его основании, щедро окроплённые кровью последних друидов, вывернулись, и деревянные надстройки хрустнули костями исполина. И покорно раскрылись врата.

Бреннах блаженно закрыл глаза и рухнул, как скошенная травинка. Хаген едва успел его подхватить. А боевой рог уже надрывался, призывая северян на кровавую потеху.

В живых из всей монашеской братии остался лишь старый отец-настоятель. Он не падал ниц и не умолял сохранить жизнь себе или братьям. Он вообще ни слова не произнёс. Стоял с каменным лицом, цепко ухватив посох с причудливой загогулиной в навершии. Спиной к алтарю. Лицом к ненавистным чужакам. Готовый до последнего защищать дом богов.