Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

— Беру, — кивнул Кьяртан.

— А ты, Альвдис Серые Глазки, дочь Радорма Дромунда, сына Рейста Масло, идёшь ли в супруги к этому юноше? Станешь ли хорошей женой? Станешь ли поддерживать огонь в очаге? Станешь ли хорошей матерью вашим детям?

— Что уж тут… — прошептала Альвдис. — Иду. Иду за Кьяртана Бобра!

— Клянитесь на кольце!

Поклялись. Испили из кубка. Вино горчило. Клятвы жгли губы. И солон, как слёзы, как кровь, как морская вода, был поцелуй новобрачных. Викинги гремели посудой и кричали «Vassheill!». А Кьяртан подумал, что это самое дурацкое венчание, которое он видел. И не желал иного.

Уже — не желал.

— А теперь пусть друзья жениха приготовят скамьи и всё потребное, — подмигнул Хаген оторопевшим парням. — Сегодня здесь всё же будет пир. Пир сыновей Лейфа Чёрного!

Вздохнул и добавил:

— А мы проводим нашего брата в последний путь.

С этими словами викинги подняли скамью, на которой лежал Кривой Нос, и зашагали со двора. Самар Олений Рог заиграл походную песню, но Хаген гаркнул:

— Отставить! Играй «Лафи и Йон». Он бы оценил. Братья — запевай!

И вечерний воздух взорвался рёвом из дюжины звериных пастей:

Кьяртан шагал рядом. И Бобёр ревел с волками да вепрями.

Шёл с ними и Вальдер Учёный. И не опирался более на трость.

А над западным краем неба, над алой колесницей солнца, раскинулся семицветный хрустальным мост-радуга. Мост в Чертоги Павших. И мнились в вышине улыбки не валькирий, но мёртвых предков и братьев. Предков и братьев, что ждали родича. Пусть он даже поспешил к ним раньше срока.

Буковый Лес дождь обошёл стороной. Нашлось немало годного хвороста. Поковыряли топорами даже старый сухой бук — он умер, ему не больно. Словом, погребальный костёр на опушке сложили добротный. Скамью с покойником водрузили сверху. Лейфа усадили перед пеньком, который на этот случай захватил с Вархофа предусмотрительный Сигбьёрн. Ему выпало быть казначеем после Кривого Носа. На колени Лейфу положили его оружие, рядом поставили клевец, а перед ним, на своеобразном столе — бронзовый кувшин с мёдом и чарку. Хаген набросил мертвецу на плечи плащ с воротником из чернобурки, а Слагфид надел ему на голову свою хвостатую меховую шапку. Ну и злата-серебра не пожалели. Чтобы никто в Вельхалле не сказал: что это, мол, за голодранец тут объявился?

Самар сел поудобнее и затянул тягучую, печальную мелодию. Смычок скрипел и срывался то в плач, то в визг. Потом Самар отбросил инструмент, утирая нос:

— Да ну, не могу я… простите, братья — ну никак…

— Нечего тут прощать, — Слагфид сел рядом, обнял музыканта.

Вальдер подошёл к погребальному сооружению, склонив голову набок. Не отрывая голубых глаз от друга детства. Заметил негромко:

— Как же ты изменился, сын Лейфа Чёрного! Не признал бы тебя нынче поутру.

— Ты никак прозрел? — спросил Кьяртан.

— Всегда полезно получить по голове, — грустно пошутил Вальдер. — В добрый путь, дружище! Не пожалела тебя жизнь, но никто не скажет, что ты прожил напрасно.

И добавил с неожиданной злостью:

— А кто скажет обратное, тому вырву язык. И этой очереди никому не уступлю!

Разожгли факела. Хаген сказал:

Запнулся. Скрипнул зубами. Протолкнул в горле ледяной ком горечи:

Взял факел, шагнул к горе хвороста. Потом поднял глаза на Кьяртана.

— Поди сюда, брат.

Кьяртану показалось, что он ослышался.

— Поди сюда, братишка, — тепло повторил Хаген. — Ты сам назвал меня сегодня братом.

Торкель легонько подтолкнул юношу. Кьяртан сделал несколько неуверенных шагов. Хаген протянул ему факел. «Ты знаешь, что делать, — говорили глаза викинга. — Ныне — ты знаешь».

Огонь от огня, пламя от пламени, жар от пылающей головни. Из рук — в руки. Из уст — в уста. От сердца — к сердцу. От брата — к брату.

Кьяртан обошёл деревянное сплетение посолонь, и скоро златобагряный зверь, жадно урча, набросился на добычу со всех сторон. От жара трещали, сворачиваясь, волосы, перехватило дыхание, но никто не шагнул назад. Не сразу. Викинги — кровавые ублюдки, пропитанные солью мореходы, волки с дороги чайки, братья — взялись за руки и зашагали мрачным хороводом вокруг костра. Новая песня, древняя песня без слов, песня скорби и славы, летела в небо с языками пламени, искрами и дымом. Волчья молитва суровым волчьим богам.

Бобёр молился со всеми.

А Лейф Кривой Нос, объятый драгоценным златотканым плащом, огненной багряницей, достойной королей, грустно улыбался ему. И не было сил у Бобра скрыть это тяжкое горе.

А потом был пир в честь сыновей Лейфа Чёрного. Подивился Кьяртан, что викинги веселились и шутили, смеялись, сидя рядом с мертвецами. Мрачными были их шутки, тяжким было веселье, и мало радости звучало в смехе. Альвдис на том пиру слова не сказала. Да и сам Кьяртан помалкивал. Пил тоже в меру, чего нельзя было сказать о викингах. Морские бродяги хлестали пиво, мёд и вино бочками — и не пьянели. Всё хмельное, сколько его ни есть в мире, не могло залить пустоту утраты.

Ночью, когда все заснули, Альвдис хотела бежать. Одна. Девушка боялась. До одури, до тошноты. Боялась сказать «нет». Что бы они сделали с ней, этакой строптивой? Что помешало бы им пустить её по кругу? А после — добро, если убили бы, могли бы и на торгах продать, как скотину. И Кьяртан не сделал бы ничего. Не смог бы.

Да и стал бы? «Нет у тебя больше братьев, — звучали злые слова. — Ты сама того хотела».

Путь ей заступил Бьярки. Косматый, в медвежьей шкуре на голое тело, омытое чужой кровью, с горящим зелёным взором, он был звероподобен и страшен в свете новой луны. Берсерк не произнёс ни слова, просто глухо заворчал. Дочь мёртвого отца сделала шаг назад. Другой. Медленно, осторожно. Скосила глаза на боковую калитку. Тогда Бьярки буркнул:

— Даже не думай. Мой брат, мой земляк умер, чтобы ты не вышла за этого Лафи. Надобно ли мне учить тебя благодарности? Надобно ли дать Бобру совет в семейной жизни?

— Не говори ничего Кьяртану, — выдавила Альвдис как могла жалобно.

— Не скажу, — Бьярки отвернулся. — Иди спать, пока я добрый.

Вот тогда Альвдис наконец-то пожалела, что родилась.

Наутро у Вархофа собрались местные жители. Вёл их ещё нестарый, но уже совершенно седой человек, с мелкими цепкими глазами и крупным широким носом. Он представился как Эгиль Пенёк. Это был лагеман Северного Берега, в который входил и округ Боквид.