Хаген Альварсон - Лемминг Белого Склона [СИ]

— Твой отец ещё на меня сердится? — спросил Хаген. — Вчера слова за день не сказал!

— Ему и Бор не шибко по нраву, — вздёрнула плечами Альвёр.

— А тебе самой?

— Ты дурачок, да, Хаген? — снисходительно улыбнулась Альвёр. — Сидела бы я тут, будь он был мне по душе?! Скажи, а у тебя ведь никогда не было девушки?

— Как ты только догадалась, всемудрая дева? — проворчал Хаген, краснея.

Тогда Альвёр взяла у него чарку, закинула руки ему на плечи и поцеловала прямо в губы. За дверью послышались шаги. Девушка отпрянула, сладко облизнулась, и в глазах её играли отблески солнца на морской глади. Забрала кувшин и вышла, покачивая бёдрами.

Хаген сидел, ошарашенный, а сердце выпрыгивало из груди. Подошёл к бадье, ополоснул лицо. Фыркнул, помотал головой. И решил, что надо будет как-нибудь отблагодарить Альвёр за мёд, который довелось отведать на её устах.

Тем же вечером, после ужина, Хаген не мог дождаться, пока народ в Боклунде не начнёт расходиться. Затем, улучив момент, взял Альвёр за руку и отвёл в сторонку.

— Хочу сказать вису в твою честь, — выпалил он, — осуди, но хоть выслушай.

Альвёр удивлённо глядела на него, распахнув бездонные глаза.

Хаген глубоко вдохнул, волнуясь, и произнёс, как мог красиво:

Замолчал. Казалось, весь мир затих. Лишь сердце стучало гулко и постыдно.

Девушка отвернулась, смущённая. Поднесла пальцы к губам. Послышался тихий всхлип.

— Неужто так скверно? — попытался пошутить Хаген.

Альвёр взяла его за руку, глядя в глаза. Она плакала. И улыбалась.

— Мне никто не читал стихов, — прошептала она. — Ну… никто. Никогда.

Хаген погладил её по голове, словно кошку. Молчал. Просто не знал, что бы сказать.

— Скоро праздник Хлорриди, — Альвёр шмыгнула носом, Хаген протянул ей платок, — вечером после пира я отвечу скальду на вопрос. Приходи за ответом на сеновал.

И добавила лукаво:

— Только не пей сверх меры и не ешь чеснока!

Тут Хаген засмеялся, как безумец, неудержимо и звонко. Не мог успокоиться. Все окрестные совы на него разозлились, потому что его дурацкий смех распугал всю добычу. Но уж это были их совиные трудности.

Тот вечер Альварсон вспоминал, сидя, связанный, на борту «Курочки», пока судно шло прочь от разорённого Сельхофа.

Викинги Атли Ястреба грабили в Стораде — земле между Боргасфьордом и фьордом Эмунда. Сельхоф стал первой их жертвой, и, уж конечно, не последней. Просто самой лакомой.

Пленных и добычу разместили на двух кораблях Буссе Козла — рыболовной «Щепке» и «Курочке», которой не повезло стать в тот день на якорь у Сельхофа. Кроме того, взяли пару лодок — на всякий случай. Викинги шли вдоль побережья, разоряя самые богатые дворы: сперва на Западном Ухе, потом зашли в Смавик, затем посетили несколько селений Восточного Уха. Там к ним присоединились люди Мара Дюггварсона на ясеневой снеке. Судя по разговорам, местные собрали ополчение и попытались дать отпор, но викинги разбили передовой отряд бондов, после чего спешно вернулись на ладьи, подняли паруса и вышли в открытое море. Драккар Ястреба, который так и назвался — «Хаук», шёл впереди, за ним следовали шесть захваченных у бондов суден с добычей и пленными, замыкала цепь снека. Теперь всё зависело от ветра: посадить на вёсла достаточно людей Атли не мог себе позволить.

Пленных везли со связанными руками и ногами. Руки освобождали дважды в день: поесть, попить и сходить до ветру. Справлять нужду приходилось прямо с борта у всех на виду, но уж это мало кого заботило: тут выжить бы. Впрочем, были и такие, которые предпочли смерть: бросались на викингов, прыгали за борт, отказывались есть. Им поначалу не мешали сводить счёты с жизнью, но потом Атли приказал усилить охрану: мол, мы многовато работали вёслами и топорами, чтобы лишиться товара! Тогда и кормить стали насильно, и вылавливать отчаявшихся из волн, и бить — больно, беспощадно, но не калеча и не уродуя, особенно молодых девушек. Последних даже не насиловали. Нечего портить товар, да и некогда.

Хаген поначалу тоже думал умереть. Думал слишком долго. Потом приметил шхеры слева по борту. Подумал, что, может, и умирать не придётся, коль сделать всё с толком. Сидеть приходилось долго, целую вечность, но на каждый захваченный корабль викинги не ставили больше четырёх-пяти человек: при хорошем ветре — достаточно, чтобы вести судно. Нож и пояс у него, конечно, забрали, но вот бритву в голенище не нашли. Хаген благополучно перерезал путы на руках, размял кисти, пока никто не видел, а с наступлением сумерек освободил ноги, перегнулся через борт и исчез в тёмных водах.

Его заметили на снеке. Выловили. Не говоря ни слова избили так, что он до конца жизни носил шрам над левой бровью. Потом вернули на «Курочку». И там он лежал, тихий и окровавленный, как рождённый до срока младенец. Морская соль в воздухе немилосердно жгла раны.

— Поплачь, не стесняйся, — сказала ему Ингрид, жена мёртвого Буссе, наложница Атли, — станет легче, — и приложила тряпку к рассечённой брови.

Впрочем, возможно, Хагену только так показалось. Но, разумеется, плакать он не стал. Не из гордости: просто не мог. Не было сил. Ни на что.

Рабы на «Курочке», бывшие жители Сельхофа, поначалу обнадёживали друг друга, что весточка о гибели их хутора уже достигла столицы, что Арнгрим конунг уже наверняка собрал войско и двинулся вдогонку, что разбойников скоро настигнут, жестоко проучат, а потом, мол, мы все вернёмся на родные берега. То было неслыханное дело, чтобы викинги грабили так близко от Сторборга, и всем казалось, что это страшный сон. И Хаген тоже надеялся. Хотя и знал в сердце своём, что — нет, от конунга помощи не будет. И всё же до последнего мига чаял увидеть на виднокрае драконий нос. Но когда корабли вышли в открытое море, невольники поникли духом. Теперь стало не важно, послал ли Арнгрим конунг подмогу.

На китовой равнине следов не бывает. Как знать, куда двинется «Ястреб».

А «Ястреб» летел на восток. На парусах, полных западного ветра. Пересекал Северное море. Тогда Аслак Смола, бывший хусман, предположил, что дело скверное:

— Думается, нас везут на Эрсей.

Это никому не показалось хорошей новостью. Все в Стране Заливов были наслышаны о рынке рабов Эрвингарда на острове Эрсей. Если у бонда или этелинга невольник оставался человеком, хотя бы и поражённым в правах, и косо смотрели на тех хозяев, кто забавы ради измывался над рабами, то в иных странах и нравы были иными. В Эрвингарде для пленника начинался страшный Эстервег — Путь на Восток. И кончалась жизнь. Ибо говорили сведущие люди, что в Кериме и землях за ним спрос на белокурых рабов, а особо — рабынь, куда как велик, а вот участь невольника на Востоке мало чем отлична от участи узников Хель, Страны Мёртвых, и легче лишь тем, что мучения не длятся до конца времён.