Мария Семенова - Братья

Широкий мир, где сильные люди раздвигали головами тучи, ещё вчера таился за тридевятой рекой. Сегодня отдалённое пограничье как будто приблизилось к маленькой Твёрже. Заклубилось вместе с туманом прямо у тына. Выгляни за ледяные валы — а небываемое того только и ждёт!

И никто не знал, добра или худа от таких перемен чаять.

Полную седмицу у Светела всё валилось из рук. Бабкину стряпню глотал не жуя, не чувствуя вкуса. Только думал, садясь, не этот ли ужин станет самым последним.

На восьмой день он вытащил во двор саночки.

Ласка с Налёткой тотчас принюхались. Нашли всего один алык, едва над ним не подрались.

— Цыц! — рявкнул Светел.

Вышло грозно. Виновницы отбежали, припали к земле, умильно завиляли хвостами. Светел уставился в пустой кузов. Хороши вышли саночки. Лёгкие, прочные. Как раз день за днём скорым ходом впрягшись бежать.

Золотые гусельки дожидались в берестяном чехле, закутанные для дороги.

«Ведь не их первыми вгружать? А что тогда?..»

Ну не лапки же, сплетённые по зароку.

Отчаявшись, Светел вынес запасной потяг. Бросил на дно кузова. Постоял ещё, ничего не придумал. Сам сел на санки. Хитрая Ласка подобралась первая. Носом тронула руку, обрадовалась, полезла на колени, за ней Налётка. Обе мощные, широкотелые, одна в Зыку, другая в мамку Пескуху. Как не улыбнуться, не приласкать? Светел обнял две мохнатые шеи, сукерьюшки тут же опрокинули его вместе с санями. Барахтаясь, он расслышал тревожное глухое мычание, катившееся по земляным крышам. Потом — Велеськин заполошный вопль:

— Дружина идёт! Светелко, дружина идёт!..

Царских ждали со стороны Торожихи, а явились с заката. И заприметили их, вестимо, калашники, топтавшиеся дозором на ледяных валах. Увидели сквозь морозную дымку, как на краю леса распахнул серые крылья Поморник… Протрубили в длинный рог, склеенный из берёсты.

Когда Царские поравнялись с морозными амбарами, у захаба ледяных валов стояла вся Твёржа. Мужики во главе с большаком. Бабы за спинами, девки, любопытная ребятня. Гордые калашники по верху валов — при снаряжённых луках, копьях, плетёных щитах. Плескал на ветру, летел встречь Поморнику бесстрашный Снегирь. Светел стоял внизу с Летенем, больно стиснувшим плечо.

Дружина замедлила шаг. Полтора десятка лыжников, все в густом инее после бедовников и морозного леса. Серые, потёртые людишки, не на что посмотреть. Светел глаз не мог отвести. Впереди Сеггар Неуступ, Ильгра со знаменем… насупленный Гуляй… Кочерга, молодой Крагуяр… белянушка Нерыжень, полный ревности Косохлёст… «А раздумают принимать? Дядю Летеня заберут да уйдут себе?..» Стылым ветром ожгли неизбежные смешки твержан. Светел выпрямился. «Особняком возвращать брата уйду…»

Воевода сбросил лапки, покинул своих. Перегнулся в поясе, малым обычаем приветствовал шагнувшего навстречу Шабаршу.

— Можешь ли гораздо, отец племени… — И добавил с едва приметной усмешкой: — Вот, на калачи к тебе завернули. Принимай, коли не шутишь.

Здесь, в Твёрже, его чужой говор так резал ухо, что Светел едва не оглянулся на мать. Наверняка схватилась: кому дитятко отдаю!

— Повеселу дошёл, государь воевода? — кланяясь, отмолвил большак.

— Повеселу, стало быть, — прогудел Сеггар. — Вижу, товарища моего сберегли.

Летень выпустил плечо Светела. Где ж утерпеть! Шагнул вперёд, к своему воеводе, к знамени, к побратимам. Легко, свободно шагнул, так что даже Светел в чудо поверил. Бывает же, перебитые крылья в небо возносят. Однако миг жил кратко. Летеня повело влево, неловко, беспомощно. Светел подхватил: я те дам, срамиться прилюдно.

И заметил по лицам, по взглядам: витязи сами хотели поверить. Едва не поверили.

— Пожалуй к очагу, друже Неуступ, — говорил между тем Шабарша. — Хлеба преломи да поведай, что на белом свете слыхать.

— Твой хлеб с нашим да смешается в едином дыму.

Сеггар кивнул своим. Косохлёст с сестрой вытащили гружёные санки.

Деревенские и дружинные снялись с места, пошли друг друга рассматривать. Витязи перво-наперво обступили Летеня. Обнимали его, гладили голову, тяжёлыми пятернями хлопали по плечам. Он улыбался, пробовал говорить, моргал, жмурился…

Калашники покидали валы. Утрачивали гордую важность. Робели воителей. Под горячими взглядами юнцов смягчился даже Гуляй. Самым надменным выглядел Косохлёст.

По другую сторону Твёржи вовсю махал посохом, уносясь на беговых иртах, проворный Велеська. Живой ногой торопился в Затресье, кликать рогожников на проводы Светела. Всего сутки по знакомой тропе, не маленький, не заплутает небось!

Правду люди говорят. Хочешь уяснить, кем любим? Ляг помри. Уже без пелены на глазах глянешь с мостика, воспаряющего над сиянием звёзд. Без завес на ушах послушаешь людские речи.

Это отдалённо переживает невеста, покидающая родительский дом. Вот младшие ссорятся за сестрин тюфячок на полатях, радуется отец — одна с хлеба долой! Шепчутся подружки: вторая невеста завтра станет первой в деревне. Одна мать плачет горько, как над покойницей.

Нечто близкое испытал Светел.

Сеггаровичей Твёржа приняла родственно. Какой шатёр за прудами? Всех повели в общинный дом, к очагу. Согрели добрую мыльню. Стали собирать пир. Хозяйки без скупости потрошили амбары. Так, словно кто-то в самом деле умер либо родился. Дружинные вскрыли тяжелогружёные сани. Всё вместе и выметали на большой братский стол.

Ради двух жизней, что покидали привычный круг бытия, устремлялись каждая по новой стезе.

К тому времени примчались затресские. Доставили в чунках блаженно спящего, до тла вымотанного Велеську. Привели зачем-то девку Поладу, осунувшуюся, заплаканную. Светел её мельком увидел и забыл тут же.

Они с Летенем на веселье постничали. Сидели одинаково прямые, незрячие, деревянные. Светел подле Шабарши, Летень между Ильгрой и Сеггаром.

Светелу бросилось в глаза: Ильгра с Нерыженью пили и ели за мужским столом. Как иначе — воевницы! С бабами, что ли, им пировать?

Мысли, впрочем, не скучивались ни на чём. Хоть убей — возвращались в Житую Росточь, на Лыкашкину прощальную почесть. «У меня всё не так! — яростно отметал Светел. — Не так всё!»

Но уже взмывал над прочими голосами, трепетал и звенел певчий плач Равдуши:

Равдушу слушали со вниманием, коего бабий вой редко удостаивается. Мозолик тёр глаз, спохватывался, опускал руку. Смотрел на Светела, завидовал и снова спохватывался.