Мария Семенова - Братья

От святого древа Пеньки отошли единым целым, никакое расставание не расторгнет. Сеггар чуть не расщедрился на улыбку. Новый отрок, недавно полуживой, будто вырос, смотрел бодро и гордо.

Даже заставил орлёнка Эрелиса вспомнить, неведомо почему.

— Дядя Летень, — преувеличенно двигая губами, выговорил парнишка. — Ты дом честно веди. Вернусь, спрашивать стану. — И чуть отступил от семьян, поклонился Сеггару. — Приказывай, государь воевода. Теперь за тобой пойду на жизнь и на смерть.

В дороге Галуха никогда толком не спал. Любой толчок саней, любой возглас извне был знамением близкой и неминучей погибели. Сразу мерещились руки в боевых рукавицах, перехватившие вожжи. И вот уже тащат с козел возчиков, не успевших крикнуть: «Родимые! Грабят!..» Срывают входную полсть болочка. Заносят лютые ножи над горлом сонного путника…

Жители окраинных земель полагали, будто в коренной Андархайне текут молочные реки с кисельными берегами. Тщета зависти! Небеса карали андархов недородом и скотьей погибелью нисколько не реже, чем племена дикарей. В один моровой год, когда лишние рты впору было уводить подальше в чащобу, отчаявшиеся родители продали сына-подростка перехожим кувыкам. Ватажка слепых певцов взяла мальчонку поводырём. Скоро Галуха привык нести верёвочную лямку через плечо, опираться на посох-попирашку с навершием из шкуры ежа — для защиты от деревенских собак. Выучился дёргать струны уда, петь песни нищих: старины, жальные, заздравные.

Кувыки заходили в городки и деревни. Славили рождения и кончины. Принимали подаяние, не всегда изобильное, не от излишества, но с голоду не погибнешь.

Однажды на мосту через речку их догнали верховые.

Галуха так никогда и не узнал, кто были те люди, почему с лютой яростью обрушились на безответных слепцов. Может, ватажка перед этим пела на свадьбе, а молодая оказалась «нечестной»?.. Юный Галуха, тощий и быстроногий, спасся лишь тем, что сразу вывернулся из лямки и проворным зайцем кинулся в лес.

Ему казалось, он мчался целую вечность. На самом деле, вероятно, покрыл не больше версты. И… выскочил к стоянке жрецов-мораничей, ученика и учителя.

Когда они вернулись к месту нападения, живых там уже не было. Нищие певцы лежали в ряд на обочине. Горло у каждого было рассечено до позвонков, длинные бороды торчали бурыми колтунами.

Это зрелище врезалось в его память, навсегда став образом страха.

Он остался с двоими жрецами, в которых видел защитников. Пел моранские хвалы, то возвышенные, то озорные… а думать первое время мог лишь о том, сколь уязвимо для лихого клинка его горло, полное звуковых дрожаний. Вот сейчас захолодит шею сталь. Вдвинется под ухо. Обратит изысканные переливы безобразным свистом и бульканьем…

По счастью, между ним и ножами убийц стояли сильные люди.

«Завтра мы увидим Царский Волок, — утешал молодой Гедах. — Там стены в двадцать сажен! Полезут лиходеи, все вниз оборвутся! А кто не оборвётся, того стража собьёт неусыпная. Великие сокровища поставлена сберегать, и тебя сбережёт!»

Сам он был из рода царственноравных. Таким бояться некого.

Юный служка взращивал голос, заучивая хвалы. Гедаху, наделённому могучим даром, особенно удавались прославления весёлые и смешные. Люди приезжали за три овиди, чтобы послушать про Владычицу и ловкого плута, укравшего приношения с алтаря. В такие дни Гедах с рук не спускал любимые гусли. Учитель Кинвриг и Галуха подыгрывали ему, а Правосудная улыбалась с небес.

Они принимали у себя царевича Эдарга, друга Гедаха, и сами ездили к нему в Шегардай. Зазывали на украшение храма Аркуна Ляпунка, славного богописца. Тот вначале отказывался.

Это были добрые годы. Галухе перестали сниться растерзанные гортани. Кинвриг начал чувствовать приближение старости. Гедах, обласканный царём и царицей, привёз из Фойрега молодую жену. Кинвриг трижды метал козны, вопрошая о первенце. Все три раза жребий указывал: родится девчонка.

В это время стали доходить слухи об исцелении веры. О злоречивых жрецах, распоясанных, сосланных, заточённых.

На самом деле это рокотала за небоскатом гроза.

И наконец в заливе показался боевой корабль с трилистниками Владычицы на парусах. На причал сошёл Лютомер Краснопев, за ним — воины и палач. Узилище Царского Волока, вмиг очищенное от жуликоватых торговцев, поглотило жрецов. Не тронули одного Ляпунка, теревшего краски. Святой ревнитель придирчиво оглядел творения богописца, исполненные строгим уставом Хадугова благочестия, и не нашёл слов, кроме восхищённой молитвы. Велел спокойно довершать труд.

Когда Галуху притащили в подтюрьмок, он увидел возле стены прикованного Гедаха. А напротив — Кинврига, так залитого кровью, словно ему вправду перерезали горло. Тем самым душегубским ножом. Седая голова свисала на грудь, борода затвердела бурым колтуном…

Тогда Галуха явственно ощутил: между его шеей и ранящими клинками нет ничего. Ни крепких стен, ни сильных людей.

«Оставь его, Лютомер! — прошептал из ошейника Гедах. — Послушеник молод и ничего не смыслит. Он не слагал крамол, только пел их, заблуждаясь по моему наущению…»

Гедаха ограждала знатность. Без царского дозволения его не смел тронуть даже ревнитель. Краснопев повёл на царственноравного глазами, опухшими от недосыпа.

«Умолкни, посрамление храма, иначе твоему учителю выдернут не только язык… — И наставил палец на Галуху. — Внемли, ничтожный участник богоотступных забав, именуемых в этом блудилище службами. Знай: Матерью Милосердной нам заповедано, где только возможно, предпочитать кротость огненному бичу. По всему, что я о тебе слышал, выходит, что ты можешь отделаться простым распоясанием. Если убедишь меня, что похабничал Матери лишь по глупости, прельщением вот этих двоих, я берусь даже устроить твою судьбу. Незачем тебе умирать с голоду, гонимому верным народом…»

Простёртая ладонь Краснопева зримо воздвиглась между Галухиным горлом и готовыми вонзиться ножами. Сильный человек снова был рядом. Он смилуется. Он защитит.

Галуха открыл рот… Захлёбывался словами, чтобы кровью не захлебнуться. Вдохновенно угадывал, каких речей ждал от него Лютомер. Это было нетрудно. Мелких отступников клеймили повсюду, но кто заносил жегло на жрецов высшего посвящения? Пригвождал царственноравных? Не боялся споткнуться, быстро шагая к престолу первостояния?

Галуха снова мчался по лесу, а позади терялись голоса тех, кому он даже не попытался помочь…

Он проснулся оттого, что сани остановились. Нутро сперва сжала ледяная рука, но речи за пределами болочка звучали обыденные. Купец Калита, возчики, молодые работники… Ни железного лязга, ни тревожных криков. От сердца отлегло.