Мария Семенова - Братья

Когда с Кияна подошла метельная туча, закутала Бердоватый кручинной фатой, людей на бедовнике не осталось. Только на задранных вверх обломках оглобель торчали две головы. Незрячие глаза смотрели в сторону Выскирега, раскрытые рты безгласно звали на помощь. Никто не слышал их жалобы. Ни великий порядчик, ни былые друзья.

Совместное мужество сплачивает, общее малодушие разобщает. Поезжане, обобранные, молчаливые, ставшие друг другу чужими, гнали оботуров в сторону Подхолмянки.

Разбойная ватага, с её лёгкими саночками, уносилась прочь гораздо быстрей. Всех неповоротливей, втихомолку бранясь, поспевал молодой Онтыка. Вместо правского хабара, резвящего ноги добытчика, в его саночках громоздился короб со всякой вагудой и сидел чуть живой от страха попущеник. Дёрнула нелёгкая Лутошку узнать игреца, виденного в крепости ещё прежде закабаления! Вменённый в заботу Онтыке, Галуха сперва бежал сам, но долго не выдержал. Онтыка успел тридцать три раза проклясть рыжака и его длинный язык, а толку? Знай посохом упирайся покрепче…

— Не пущу!

Воздетая клюка рассекла воздух. Шерёшка стояла в калитке, словно дом от злых гонителей защищая. Воронята даже прянули назад, к саночкам, откуда выбиралась испуганная Надейка.

Седые Шерёшкины пряди вились по плечам, наделённые недоброй собственной жизнью.

— Вон отсюда ноги, приблудыши!

Лыкаш с места не сошёл, но загрустил. Славненько начиналось деяние, должное к державству его вознести. Когда первый шаг таков, каких бед завтра ждать?.. Он доподлинно знал: Белозуб чуть не плакал, выпрашивая себе это орудье, но учитель был непреклонен. «Воробыш пойдёт. И Ворон с ним, для пригляду». Лыкаш с радостью уступил бы честь, да кто ж спрашивал?

Покосившись на Ворона, гнездарь забыл свои горести. На это стоило поглядеть! Надменный дикомыт, чьи дела уже обросли баснословными пересудами, стоял виноватый. Гордые брови сложились жалобным домиком.

— Мы не баловства ради, тётенька.

— А ты! Охаверник!.. Ты!..

— Нас учитель на орудье послал.

— Знать бы, что половину шайки притащишь, воли моей не спросив, я и тебя…

— Ты хоть выслушай, тётенька.

— Слышать ничего не хочу!

— Такое наше орудье, что стервоядцам здешним досада великая сотворится.

Костлявые руки крепко стискивали клюку. Шерёшка молчала, трудно дыша. В глазах всё не унималось тёмное пламя. Наконец бобылка кивнула на мальчишек с Надейкой, спросила недоверчиво:

— Эти, что ли, досаждать станут?

— Нет, тётенька. У них…

— Так пусть лыжи воротят, отколь пришли!

— У них орудье своё. Станут обходить кипуны, камешки весёлые собирать, грязи цветные.

— Пусть опричь моей калитки плетутся!

В Чёрной Пятери уже не все помнили дивный запах Шерёшкиного печенья. Только звучали в общей опочивальне сказы о воровских подвигах нынешних старших.

— Ты бы хоть спросила, на что…

— Вчера не знала и завтра не пригодится. Уводи, отколе привёл!

— А на ризы святой царице Аэксинэй, на плащ государю мученику Аодху.

Шерёшка замолчала, осёкшись. Впрочем, сошку держала по-прежнему крепко и зло.

— На какие такие ризы?

— Про это, тётенька, Надейку расспрашивай. А ежели не любо нас принимать…

— В дровник веди, — бросила, отворачиваясь, немилостивая бобылка. — И вас, остолопов двоих, в избу не пущу, не надейтесь.

Лыкаш сбросил с плеч лямки алыка.

— Пошли, — сказал ему Ворон.

— Куда?

— Людишек будешь опы́тывать.

Лыкаш опять загрустил. Он полагал засесть с Шерёшкой за стряпной склад, недавно найденный в книжнице. Думал, Ворон сам отправится доводить вороватых насельников до ночного удушья, выведывая, чей отец уволок из крепости царское блюдо да в какую сторону продал.

— Может, ты скорее управишься?.. — вырвалось у него.

Ворон поднял бровь. Его дело догляд. Он, конечно, не даст Лыкашу ни пропасть, ни потерпеть неудачу… но и подменять собою не станет. Лыкаш только рукой махнул, первый вышел вон со двора.

Дровник у Шерёшки был просторный, щепы и чурки полнили навес едва до середины. Тщедушные хворостины, добытые хозяйкой, сразу было знать от поленьев, наколотых мужскими неутомимыми руками.

Надейка вытащила свою постель, разложила у стенки. Ирша с Гойчином собирались ночевать дорожным обычаем, довольствуясь кожухами: «Мы мораничи. Нам с дядей Вороном на орудья ходить!» И удрали со двора — якобы разведывать кипуны. На деле, конечно, подсматривать, как-то дядя Ворон будет досаждать деревенским. А заодно — хоть ненадолго убраться от злющей хозяйки, с которой один только дядя Ворон сладить и мог.

Надейка выкладывала из санок последнюю плитку чёрного камня, добытого в развалинах крепости. На крылечке вновь стукнула сошка.

— Ты, бестолочь, какое понятие о царских ризах можешь иметь? — требовательно и как-то обиженно спросила Шерёшка. — Ты в Беду хорошо если в мамкином брюхе играла!

Надейка покорно опустила глаза:

— Твоя правда, тётенька. У государыни платье белое, всё синими незабудками. А у государя корзно серебряное, с плеча книзу прикраса в синюю и зелёную нитку…

— Тьфу! — озлилась Шерёшка. — Где то узорочье, негодница? И где наши грязи?

— На картине…

— Что?

— Мне картину велено поновить. С четой праведной.

— Кто велел?

— Господин Лихарь орудье вменил…

Шерёшка зло отмахнулась:

— Картины жаль. А Лихарю неудача поделом станет.

Надейка смолчала.

Шерёшка вдруг ткнула клюкой тяжёленькую чёрную плитку:

— На чём тёртые глины замешивать собралась?

— На желтке с водицею…

— Ты меня провести даже не помышляй. Батюшка мой сам книги сшивал, сам расписывал, — сурово предупредила Шерёшка. — Краски твои провоняют, иссохнут, трещинами пойдут! — И злорадно предрекла: — Загубишь, Лихарь тебя…

Отболевшие ожоги закалили Надейку. Она не вверглась в былое помрачение, лишь чуть вздрогнула.

— На желтке не иссохнут, тётенька. А чтоб не протухли, уксусом разведу. Закончу, для крепости рыбьим клеем промажу…

Шерёшка тяжело помолчала, пряча удивление.

— Кто научил? — спросила она затем.

— Я от образа Матери… художество постигала…

— Врёшь, — наставила костлявый палец Шерёшка. — Угольями берёсту марать — это да, это всякий наловчиться способен. А красками — нет! Умишка не хватит! Их от Богов взысканные люди в старину обрели и нам науку оставили. Сей же час сказывай, кто на ум направлял! Не то вовсе выгоню и показываться возбраню!

В дровник сунулись воронята. Босые, с мокрыми по колено ногами, штаны перемазаны жёлтым и красно-бурым. Шерёшка зашипела на них. Оба мигом исчезли.

Надейка отвела глаза: