Мария Семенова - Братья

На Бердоватом бедовнике, на полпути между Выскирегом и Подхолмянкой, некому присматривать за дорогой. Поезда здесь идут почти без следа, по приметам, по вехам. «Что стоим? Заплутали?»

Галуха лежал на своём сундуке, укрытый толстыми шубами. Иным людям по сердцу странствия. В пути они принимают решения, приводят в порядок мысли, обретают слова. Галуха скитался побольше многих, но дорогу не полюбил. Тоска и безделье. А если раздумья, то тягостные. Навязчивые картины былого, всё никак не желающие поблёкнуть…

Галуха пошевелился, ощутил позыв телесной нужды.

Выбираться на мороз не хотелось. Однако лучше размять ноги сейчас, пока поезд стоит. Галуха завозился под шубами. Потянулся к привязанной полсти.

Бедовник лежал на порядочной высоте над старым берегом и Выскирегом, упрятанным в его недра. Чуть всхолмлённая, заснеженная равнина — сколько ни поворачивайся, не на что посмотреть. Лишь на западе угадывается крутой склон и за ним, очень далеко, — туманная полоска Кияна. Вот она, свобода! После Гайдияровой бутырки, после подземелий дворца — дыши полной грудью! Галуха втянул чистый морозный воздух, закашлялся. Сухая стужа сразу обожгла горло.

Над морским окоёмом росла тёмно-синяя туча, всосавшая, по всему, половину Кияна. Быть немалому снегопаду, а то и метели. Когда близилась непогода, разумные походники с Бердоватого убирались. Так отчего задержка?.. Галуха выглянул из-за болочка.

Впереди поезда виднелись брошенные, наполовину заметённые сани. Обозники во главе с Калитой собрались кругом. Изорванная рогожа, пустые, задранные оглобли… Что случилось? Поломка, которой не сумели исправить? Разбойный изгон?

До сего дня в здешних местах не озоровали. Калита вооружил своих парней, но на опасную дружину не раскошелился.

Без рукавиц пальцы стали быстро неметь. Галуха только подоткнул шубные полы, когда одна из обозных собак с лаем бросилась в сторону. Прыгнула в сугроб. Словно бы провалилась, барахтаясь… громко завизжала и смолкла.

Пёсий визг ещё отдавался в ушах, а Галуха уже понял: что-то сдвинулось. Как снежный обвал, как лёд, треснувший под ногами. Сразу несколько больших снежных горбов обратилось плетёными западнями. Из-под сыплющихся покрывал вскакивали дюжие молодцы. У всех в руках — луки, натянутые для боя.

Ловушка!

Походники живо обернулись, щетинясь железными перьями копий… Эх! Даже Галуха, едва смысливший в воинстве, понял, как мало толку с их обороны. За двадцать шагов рогатиной врага не испорешь. Стрелой — уметишь играючи. Копьё можно докинуть, но оно одно. А стрел в туле — десятка три. На всех хватит.

Засадчики стали смеяться. Копья сгрудившихся, одно за другим, обречённо понурились.

Калита заговорил первым:

— Вы, люди повольные, зла на нас не держите. Если кто на заповедную дорожку не знавши свернул, за обиду расплатимся, а кровь незачем проливать.

Галухе человеческий голос был как следопыту отпечатки в снегу. Купец люто досадовал, что не нанял дружину, стоявшую у Зелёного Ожерелья. Небось шатуны подорожные близко не подошли бы. Однако досадой, как бабьей слезой, упущенного не вернёшь. Смирись уж! Такова плата за купеческую удачу. Десять лет с товарами ездить, да не споткнуться!.. Деятельный торговец прикидывал, как с наименьшими тратами выйти из переделки. Торговаться и договариваться Калита умел. Галуха сглотнул, стал слушать дальше.

Один засадчик неспешно выдвинулся вперёд. Огромный, чуть хромающий белобрысый мужик, на плече оружие под стать телесной могуте: цепной двуручный кистень. Галуха понял, кого на них нанесло. Самого Телепеню. Преемника знаменитого Кудаша. Понял это и Калита.

— Милостивец… Всё забирай, батюшка, только кровью безвинной рук не марай…

Какое договариваться, спорить! Шутки кончились. Купец стоял в снегу на коленях, вымаливая хотя бы пощаду.

— И заберу, — пророкотал в ответ низкий голос. — Отдашь волей, возьмём охотой, не отдашь волей, возьмём неволей. А крови безвинной у меня на руках нету. И нынче не осквернюсь.

Голос вновь открыл замершему Галухе то, что утаивали слова. Возле разорённых саней ещё жили, дышали, надеялись уцелеть мертвецы.

Телепеня оставил Калиту, прошёлся, ловко переступая добротными лапками, кого-то выискивая. Остановился:

— Послушайте, люди торговые, что скажу. Мыслите небось, далековато Кудашонок от северной губы забежал? Не по чину занёсся у стольного Коряжина промышлять? А я вам вот как отвечу. О прошлом годе сговорил меня добрый человек письмишко в город доставить. Другу разве откажешь? Послал я ребятишек двоих…

Калита так и дёрнулся. Понял, про что шла речь. И участь свою понял.

— Думал я, пусть парнишечки бела света посмотрят, — продолжал Телепеня. — Дело справят, да позабавятся, да нам, заглушным, про городские дива расскажут. Дело-то они справили… — Ватаг снова прошёлся, встал перед ослабшим Калитой. — А как дошло до забав, у неопытных отроков девку-прелестницу увели. Мальчонки в обиду, на них всемером и руки вязать!

— Нету его здесь! — ломко выкрикнул Калита. — Злыдня, что стражу навёл!.. В городе он… царевичу служит…

— Которому царевичу?

— Эрелису праведному… Помилуй, Телепенюшка, отпусти! Добра не забуду!..

— Ужо не забудешь, — кивнул ватаг. — Тяжко, сказываешь, достать выдавца-продавца? А я и не чаял вас всех одним кусом выкусить. Батюшке Посовестному хвала уж за то, что тебя под ногой видеть привёл. Будто не ты парнишек моих воеводе обрёк? На муки долгие, на смерть скаредную?..

Одним движением сгрёб Калиту за куколь, выдернул, поволок. Купец, провалившись в собственный ворот, невнятно кричал сквозь кожух. Его сразу схватили.

Поезжане шевелились, роптали. Сжимали бесполезные копья.

Если бы хоть один рванулся вперёд и погиб, но дал остальным сломать круг стрельцов…

Если бы возчик, оставшийся при санях, шепнул словцо оботурам…

Подвижников не нашлось.

— Кто сам первее кровью не измарался, того и мне кровь на руки не потребна, — степенно повторил Телепеня. — Вам, люди странные, нынче о мошнах только скорбеть, не о головах. Который здесь Окул-грамотей?

Несколько человек разом оглянулись на детинушку, прятавшего рукав с чернильным пятном. Ближние шарахнулись, как от порченого. Имать Окула, отступавшего за спины, пошли двое. Кряжистый бородач и гибкий рыжак. Писарь побелел, сорвался в утёк. На продутом ветром бедовнике негде было спасаться, но ужас смысла не ищет. Ноги понесли Окула к поезду. Прямо туда, где стоял померкший Галуха, вцепившийся мёртвыми пальцами в озадок саней.

Весёлые телепеничи догнали писаря сзади в ляжку стрелой. Сбитый закричал, взрыл снег прямо перед Галухой, не досягнув десятка шагов. Подоспел проворный рыжак, насел сверху. Пятернёй сгрёб растрёпанные светлые кудри. Правой рукой вдвинул Окулу нож под левое ухо, рванул резко к себе. Галуха увидел белые глаза на белом лице, вдруг обросшем бородой кровавых потёков. Рот, распахнутый в крике и тотчас захлебнувшийся. На этом частицы света и тьмы пустились в беспорядочный пляс. Больше Галуха не видел и не знал ничего.