Мария Семенова - Братья

Дружина опять стояла на росстанях. Там, где ещё не заметённый след коготковичей покидал северную дорогу, сворачивал к Уразной гряде. Мокрый угол небосвода набухал железными тучами. Скоро всё тяжёлым снегом завалит. Укроет последние земные отметины, оставленные дюжиной человек, молодых, сильных, пригожих. Побратимов, стоявших друг за друга на краю смерти. И даже после неё.

Возле росстаней устроили небольшой погребальный костёр. Опустили на сухие дровишки горсть жил и трухи: бренный остов искры славнука. Возложили Потыкино знамя, выпростанное из чехла.

— Свои гусельки неси, — приказал Сеггар. — Им честь равная.

Печально стоявший Светел вскинул голову. Не поверил. Поверил. Кинулся к саночкам. Торопливо развернул полстку, покоившую Обидные. Гордовал, дурак, ревновал Весела. "У тебя чудо-снасть, да случай принёс. У меня снастишка невзрачная, да сам сладил!" Где ж было знать: две вагуды одной гибелью сгинут. На один костёр возложены будут. Одним дымом к небесам поплывут…

Всё же больно было смотреть, как чернел в пламени искорёженный короб. Дерево, которое он надеялся вылощить многолетней игрой, не успело принять тёмного блеска. Так и осталось слегка угловатым, сберегло следы ножа и стамески. Светел мог вспомнить, рассказать каждую мысль, с которой тончил поличку, вреза́л в корытце, сверлил отверстия под шпеньки…

"А вот новые гусли выдолблю, — решил он упрямо. — Сходные, только голосами богаче. Будет Обидным продолжение, не зря они по свету прошли! Я теперь всё знаючи сделаю…"

Морозный ветер гнал медленную тащиху, подбрасывал развёрнутую чёлку знамени. Поморник реял над головами, провожая Скопу в последний полёт. Чуть выше текли угрюмые облака. После Туманной щельи они казались родными. Уютными, сотканными из тёплого пуха.

Костёр начал прогорать. Светел глядел, моргая, как истлевали, обращались в хрупкий уголь Обидные. В глотке саднило от горького дыма. Светел понял вдруг, что чувствует гордость. Его гусли уходили из этого мира с победой.

"И Коготок… он ведь тоже свою битву не проиграл!"

…Крапчатые, сине-карие младенческие глаза. Рыжая мордочка, льнущая к нежной щеке. Скорые на ногу братья Гузыни свезут мальчонку к Бобрам. Так приказал Сеггар. Начнёт детище подрастать, узнает небось, в кого у него такие глаза, такие тёмно-бронзовые завитки. "А тут и мы на постой завернём. Свою правду поведаем… Мы?"

Раздумывая, дивясь собственным думам, Светел не видел, как Сеггар переглянулся с Ильгрой, как стяговница кивнула в ответ.

— Подойди, отроча, — повелел воевода.

Светел и младший Гузыня шагнули одновременно. Гуляй придержал Хвойку за плечо. Четвертуня остановился, смущённый. Светел подбежал, что-то предчувствуя, однако последующие слова Неуступа пришлись обухом по затылку:

— Колена преклони, отроча.

"Выгнать решил. За что? Почему?" Воевода смотрел так, что Светел чуть не грянулся перед ним великим обычаем, как Гузыни в кружале. Удержался, просто встал на оба колена. "Как скажет сейчас: назад к матери беги, безалаборщина. И что, просить? Ни за что. Один дальше пойду…"

— Расплети косы, отроча.

Светел дёрнул правый ремешок. Дёрнул левый. Развязать не сумел, стащил с волос репейки. Пальцы не годились пока натягивать тетиву, но хоть штаны подвязывал уже сам.

Гуляй наклонился к саням. Витязи передавали из рук в руки что-то хрупкое, невесомое. Светел отметил краем глаза и сейчас же забыл, ибо Сеггар не спеша тянул из поясных ножен кинжал.

О! Боевой нож Мешая, вынутый стращать Светела на речном омутке, был смешон и ничтожен. Скованным злодеям только грозить.

Светел сглотнул, как мог выпрямил стан, развернул плечи. Клинок плыл к его голове. Узорный клинок, в руке Неуступа способный пороть дощатые брони и наверняка не раз их поровший…

Воевода вытеребил у Светела на макушке длинную прядь. Ссёк. Бросил в костёр. Прядка вспыхнула и сгорела.

— Нет больше отрока Незамайки, — произнёс Сеггар тяжело, медленно, почему-то очень устало. — Встань, витязь Царской дружины.

Светел взлетел с колен, не чуя тяги земной. Выпрямился, озираясь. Наверно, от него ждали сло́ва, но благословение внятной речи отшибло начисто и надолго.

— Прими должное.

Перед ошалевшим Светелом тусклой тёмной чешуёй заколыхалась кольчуга. Настоящая. Спряжённая из мириад колец, пронятых малюсенькими заклёпками. Ильгра держала доспех на весу, норовила приложить к груди Светела, как нарядный зипун: к лицу ли придётся?

— Не маловата? — усомнился молодой Крагуяр.

— Будто кузнеца не найдём расставить, — отмахнулась Ильгра беспечно. Вложила кольчугу Светелу в руки, повернулась к воеводе. — Позволишь молодчику от меня начала ратные принимать?

Неуступ молча кивнул.

— Ну востра, и тут обошла, — восхищённо подосадовал Гуляй. Кажется, он тоже был не прочь взять Светела унотом. Хромец мстительно осведомился: — Не уморишь мальчонку?

Витязи начали смеяться, иные поёживались. Пока Светел гадал, каким образом она могла его уморить, Ильгра по праву наставницы довершила обряд. Застегнула на нём воинский пояс. Чёрной турьей кожи. С отметинами выклепанных блях.

Гуляй развернул плащ, синий в серебряной канители. Трудно было не узнать плащ Крыла, но Светел и о нём сразу забыл. Узрел парные ножны с ремнями — носить за спиной. В ножнах подрёмывали мечи. Такие же, как кольчуга, вещественные, весомые, настоящие. Прочные огнива, потёртые рукояти. Одинаковые, удивительной красы яблоки — коваными сосновыми шишками. И видно, что в наличники вражьи вминались.

Светел сам не приметил, как заново склонился к снежному черепу. Да ещё встал по-воински, на одно левое колено.

— Не осрамишь, знаю, — сурово молвил Гуляй. Вправду голосом дрогнул? помстилось? поди знай! — Ты, хвастун, посягал оберучно злых врагов растинать… Крыло вот умел. Нам на радость, прочим в напужку. Ты каково справишься, поглядим!

Светел принял мечи. Холодные, неведомые, чужие. Ещё принадлежавшие Крылу, не ему. Гуляй мог не честить его хвастунишкой. И так ясно — ничего-то он пока не знал, не умел. Мечи были наверняка старше Светела. Знали о битвах и воинстве куда больше, чем он сумеет постичь до смертного часа. Тому, кто, коснувшись оружия, сразу этого не разумеет, незачем к нему и руки тянуть.

Светел краем глаза уловил справа движение. Повернулся… второе колено само ткнулось в белую твердь. Воевода Сеггар протягивал ему самое главное. Такое, отчего на время померкли даже мечи.

Кожаный коробок. Когда-то расписной, ныне грустный, поблёкший. Внутри стукнуло, отозвалось… Долгим, тоскливым гулом певчего дерева, разлучённого с песнями.

Гусли Крыла!

Светел задохнулся, глаза обожгло.

Воевода Сеггар долго молчал. Смотрел на кожаный тиснёный узор. То ли прощался, то ли здоровался.