Мария Семенова - Братья

Беримёд кивнул было — но движения не завершил. Он смотрел за спину Лыкашу. В ту сторону постепенно обращались все взгляды, выкрики умолкали. Державец оглянулся. Через двор, заметно прихрамывая, к ним шёл отчаянно зевающий Ворон.

Лыкаш успел мысленно попенять дикомыту: почему только сейчас?.. Успел вообразить три возможных исхода и трижды пожалеть о своём преступлении. Успел метнуть взгляд на Лихаря. Заметил жгучую досаду, мгновенный расчёт… стремительно принятое решение.

— Иди сюда! — почти весело окликнул Ворона стень. — Мы тут совет держим! Думу думаем, как Белозубова убийцу до утра в порубе уберечь!

— Кого?..

Лыкаш первым шагнул прочь, остальные тоже подались в стороны.

Ворон подавился очередным зевком.

Ознобиша рванулся навстречу, подплывшие кровью глаза вспыхнули отчаянной надеждой. Вот теперь всё будет хорошо! "Сквара! Брат! Это я… я…"

Мгновение узнавания минуло, и… и всё. Дикомыт лишь спросил хрипло, бестолково спросонья:

— Белозуб вернулся? А что с ним?

— Да ты всё проспал!..

Ему наперебой стали рассказывать.

— Ознобишка отступник!

— Царевича на котёл восставлял!

— Ответа за грехи убоялся, насилком везли.

— Путы сбросил, убёгом побёг!

— Брата насмерть изранил!

— Учитель велел в поруб спустить, завтра казнит.

— Прямо здесь или у крепости, на том дереве.

— Чтоб всем в назидание…

— Я перст зачурал! — похвастал Шагала.

Ворон слушал, рассеянно глядя по сторонам. Дескать, спору нет, великая и страшная притча, но что на весь лес-то шум поднимать?..

— Спать пойду.

— Погоди, ты же с ним водился, — вспомнил Шагала.

Ворон остановил на нём сумрачный взгляд:

— А ещё я за рекой жил когда-то. И что теперь?

— Так дружка твоего…

— Ну вас, — отмахнулся Ворон, и Лыкаш вспомнил: про Ознобишу он последние годы заговаривал всё реже. — Спать пойду.

"А я его… поперёк приказа… зря страху набрался…"

— Казнь не проспи, — сказал Лихарь.

Шагала обрадовался, вытащил нож, закрутил в пальцах. Не таким вихрем, как получалось у старших, но посмотреть было на что.

— Батюшка стень! Ну хоть перст отсечь дай?..

Лихарь ответил, поглядывая на Ворона:

— О том учителя завтра проси. Может, позволит. Если опять дикомыту всю честь не отдаст.

— А я бы ныне позволил, — сказал Беримёд. — Чтоб и для казни жив был, и на допросе правдив… и из поруба не вылез. Вы-то спать уйдёте, а мне тут стеречь!

Ворон досадливо махнул рукой. Двинулся назад к дому.

— Так я… Батюшка стень? — не унимался Шагала.

— Учителя надо спросить, — выдавил Лыкаш. — Сказал же, с ним завтра…

"Холодница… Космохвост… Ознобиша Инберну в ноги… сыскал ведь управу…"

— Учитель с орудниками затворился и встревать не велел, — бросил Лихарь небрежно. Он тоже вспомнил былое. Восемь лет назад старый товарищ Ветра смирил вчерашнего юнца, ещё хмельного славой первых орудий. Нынешний стень, хитрый, опытный, привыкший к власти, был молодому державцу не по зубам.

— Эй, дикомыт! Коли вышел, уж помоги! Ребята ножики точат, хотят убийцу казнить, а я не даю.

Ворон с насмешкой оглянулся. Сказывай, мол. Ты-то да без подмоги не совладаешь?

— Батюшка стень! — чувствуя возможность уступки, приплясывал Шагала.

— Видали радетеля! — осадил Беримёд. — Тебе волю дай, завтра некого допрашивать будет.

— А то и правда позволить? — задумался Лихарь. — Под присмотром небось всей шкуры не спустит. Давай, что ли, Шагала. Руки ему распутай да на край поруба положи…

Лыкаш понял наконец, куда гнул стень. Вот бы Ворон былого дружка бросился защищать! Вот бы после на одном с ним древе кровью истёк!..

И кажется, у него получалось.

Молодой державец похолодел: дикомыт, уже шедший к дому, остановился. Повернул, двинулся назад, прямо на Лихаря. Кажется, не один Лыкаш смотрел на того и другого, не ему одному мерещилось предвкушение на лице стеня.

— Доныне мою верность пытаешь, — негромко, тяжело заговорил Ворон. — Под гнев надеешься подвести. Всё не забудешь, как учитель, впаки твоему совету, меня новой ложкой назвал? Смотри уже, что ли…

Как позже утверждал Шагала, Ворон его не отталкивал, гнездарёнка унесло дуновением неведомой силы, а Ворон встал прямо над Ознобишей. У того правая рука оказалась свободна, он тянул её к дикомыту: "Братейко! Это же я… мы с тобой…"

На запястье висел засаленный, надорванный, но ещё узнаваемый плетежок. Ворон равнодушно скользнул по нему взглядом. Дескать, да, я сплёл когда-то. Дурак был, мальчишка. И что?.. Жёсткая ладонь накрыла кисть Ознобиши. Пригвоздила к обтёсанному бревну. Тот даже не сообразил сжать пальцы в кулак. В другой руке Ворона сам собой возник нож. Тяжёлый, острый и страшный, кованный для человеческой крови.

"Волчий зуб и лисий хвост во имя Царицы"…

Вспыхнул, промчался, оплетая быстрые пальцы.

Глаза пленника ещё светились полоумной надеждой. Ознобиша мычал сквозь кляп, силился произнести имя. Творившееся здесь и сейчас просто не могло, не имело права происходить. "Нет! Нет!.. Братейко… только не ты…"

Лезвие для начала прошлось по указательному пальцу вдоль ногтя, играя, лаская, холодя… Палец ёрзал, подгибался, пытался избежать неизбежного. Чуть заметный нажим — и нож снял прозрачный лепесток кожи. Исторг капельку крови.

— Ты тогда под корень рубил, — напомнил Лихарю Беримёд.

Сказанное вполголоса прозвучало громко и слышно. Тайное воинство оставило все разговоры, прикипев взглядами к ловкому клинку дикомыта. Ворон задержал нож, поднял голову, улыбнулся. Лыкаш попятился от этой улыбки.

— А мы куда-то спешим?

Ещё лепесток. Лезвие коснулось ногтя, сняло ровно столько, чтобы дойти до живого. Ворон сбросил с клинка невесомую толику плоти, примерился вновь. Лыкаш вдруг осознал, каким дикомыт бывал на орудьях. Настоящих, не чета безобидной прогулке в поисках блюда.

Вот он, стало быть, истинный.

Вестник смерти, летящий снежными пустошами Левобережья.

Неутомимый. Безжалостный.

Способный истязать бывшего друга с тем же спокойствием, с каким, довершая прежнее дело, убил в кружале Порейку.

"А я с ним от одного куска ел…"

…На плечо пудовым грузом легла рука Лихаря. Молодой державец, оказывается, безотчётно пятился прочь. "Зачем я Ворона будил, Владычица Милосердная?.. А вдруг стень понял мою вину и сейчас объявит о ней?.."

Из трёх суставов на пальце пленника осталось два. Кровь расплывалась на влажном дереве, обильно пропитывала плетежок. В глазах Ознобиши качался разбитый вдребезги мир, отступник извивался, невнятно выл и мычал, заново промочив штаны, слёзы пополам со слюной текли по лицу, кляп душил, не давая ни толком закричать, ни вздохнуть…

Точно так же, по лепестку, Ворон исчленил ему большой палец. Укоротил на сустав.