Рейчел Хартман - Серебряная кровь [litres]

Он потратил на это столько времени и так терпеливо меня поддерживал, что я не хотела высказывать сомнений, но ему нужно было знать:

– Одна из них отличается от остальных. Она со мной заговорила.

Орма замер на месте.

– Расскажи мне обо всем, – потребовал он, сложив руки на груди и нависнув надо мной так зловеще, что меня охватили страх и чувство вины. Я напомнила себе, что он всегда выглядит так, когда ведет серьезный разговор. Когда я закончила, он покачал головой и произнес:

– Мне все время не хватает знаний, чтобы помочь тебе, Серафина. Я не знаю, каким образом Джаннуле удается говорить с тобой, если остальные на это не способны. Будь осторожна. Наблюдай за ней. Если она напугает тебя или причинит вред, сразу же скажи мне. Обещай, что скажешь.

– Конечно, – ответила я, чувствуя, как в сердце вновь поднимается тревога. Я не знала, чем он сможет мне помочь, если что-то пойдет не так, но по его взволнованному тону стало понятно, что он и правда обо мне заботится. Это было для меня очень важно.

Следующие несколько дней и недель я уделяла особое внимание той части сада, где жила Джаннула. Сознание не всегда присутствовало в ее аватаре, когда я укладывала гротесков спать. Иногда она тихонечко сидела среди маков с таким же отсутствующим взглядом, как и у остальных. Когда же ее разум возвращался в сад, она гонялась за бабочками или пила чай, сидя за своим столиком. Я останавливалась рядом с ней и спрашивала:

– Как ваши дела?

Обычно Джаннула улыбалась, кивала в ответ и возвращалась к своим делам, но однажды она вздохнула и сказала:

– Моя настоящая жизнь полна печали. Я так рада, что у меня появилось это убежище. Вот бы только понять, где мы находимся.

– Внутри моего сознания, – ответила я и присела за столик рядом с ней. – Я создала этот сад, потому что… – Я вдруг засомневалась, стоит ли говорить ей правду. Я не хотела рассказывать, что я полудракон и что мой разум порой творит странные вещи. Мне было слишком стыдно, к тому же я не знала, как она отреагирует. Да и Орма посчитал бы такой поступок верхом неосторожности. – Мне было одиноко, – проговорила я наконец. Я не солгала. Папа подходил к моему воспитанию очень строго, и у меня никогда не было друзей. Дядя не считался.

Джаннула с готовностью кивнула.

– Мне тоже. Я ведь сижу в камере и не вижу никого, кроме тех, кто держит меня в плену.

– Почему вас заключили в камеру?

Она печально улыбнулась и подлила мне чаю.

Однажды, когда ее сознание не присутствовало в саду, я взяла ее аватара за руки и вызвала видение. Я пыталась быть ей другом. Мне хотелось понять, как ей живется на самом деле, потому что я за нее беспокоилась. Джаннула, как всегда, сидела в своей мрачной камере. Ее бритая голова и потрепанный меховой костюм сами по себе представляли печальное зрелище, но потом я заметила кое-что, расстроившее меня еще сильнее. Рукава ее костюма были закатаны, так что я могла разглядеть ее предплечья. Вся кожа от запястий до локтей была изувечена: на ней виднелись волдыри, ссадины, синяки и ожоги. Казалось, все это сделали с ней совсем недавно. А ее лицо… она словно остолбенела. Она даже не плакала.

Вдруг Джаннула подняла на меня взгляд, и ее лицо исказилось от ярости.

Я испугалась и вынырнула из видения. Джаннула последовала за мной, и на мгновение мне показалось, что она хочет меня ударить. Она подняла руки, но тут же безвольно их опустила и начала ходить передо мной взад-вперед. Наконец она крикнула:

– Не подглядывай за мной без спроса!

Она выглядела так же, как и всегда, в моем саду – зеленое платье, светлые волосы, – но я не могла выбросить из головы воспоминание о ее обожженных руках.

– Кто сделал это с вами? – спросила я. – И почему?

Она отвела взгляд.

– Пожалуйста, не спрашивай. Мне стыдно, что ты видела меня в таком виде. Ты мой единственный приют, Серафина. Единственный способ, с помощью которого я могу сбежать. Пожалуйста, не отравляй его жалостью.

Но я не жалела Джаннулу. Я искала способы сделать ее жизнь более-менее сносной. Хотела чем-нибудь заинтересовать ее и отвлечь от печальных мыслей. Я внимательно изучала Лавондавиль, когда шла на уроки музыки и возвращалась с них (этими прогулками мое скучное существование и ограничивалось). Ночью, к ее огромной радости, я рассказывала обо всем, что видела. Я оставляла ей подарки в ее саду – то пазл, то черепашку, то розы, – и она встречала каждый из них счастливым восклицанием. Ей было так легко сделать приятное.

Однажды вечером, когда мы пили чай, наблюдая за прекрасным закатом, который я вообразила, она сказала мне:

– Пожалуйста, не сердись, но я сегодня слышала твои мысли.

Я застыла, не донеся чашку до губ. Я так привыкла к ней, что забыла: в отличие от остальных, она не была изолирована от меня. Ее сознание жило внутри моей головы. Насколько сильно могли сплестись наши разумы? Насколько сильно они уже успели сплестись?

– Не думай, что я слышу каждую твою мысль, – торопливо продолжила она. – Либо ты слишком мало думаешь. Но мне показалось, что сегодня ты намеренно заговорила со мной, когда стояла у реки и смотрела на баржи.

Я действительно представляла, как буду рассказывать ей о них. Картина была потрясающая: зеленоватая вода между красными и синими баржами.

– Я просто хотела попросить, – проговорила она, очаровательно краснея. – Не могла бы ты еще раз описать мне что-нибудь, когда будешь гулять по городу? Я бы очень хотела послушать.

Я слегка успокоилась. Как бы мне ни было жутко вспоминать о нашей таинственной связи, Джаннула не сделала ничего, что могло бы причинить мне вред.

– Конечно, – сказала я. – С радостью.

На следующий день по дороге на урок музыки я думала о Джаннуле и описывала ей все, что видела: каменные завитушки на перилах Соборного моста; похожего на ящерицу квигутла, который перебирался между домами по бельевой веревке, свисая головой вниз; крики уличных торговцев, а также ароматное содержимое их корзин.

Я не была уверена, доходят ли мои описания до адресата, пока она не сказала: « Пожалуйста, съешь пирожок за меня, раз я не могу попробовать его сама».

Общеизвестно, что не стоит подчиняться голосам, звучащим в твоей голове. Услышав Джаннулу, я на мгновение замерла. Меня пугало то, что она могла говорить со мной, когда я не находилась в своем мысленном саду. С другой стороны, это ее умение было столь же странным, как и способность слышать меня – не более того. Да и просьба показалась мне такой милой… Я помимо воли улыбнулась и ответила: «Хорошо, если вы настаиваете…»

Я надеялась, что она сможет ощутить вкус пирожка вместе со мной, но она не могла. Я описывала ей, как сладка яблочная начинка и как воздушно слоеное тесто, пока она не произнесла сквозь смех: «Хватит! Я начинаю завидовать».