Томас Баррон - Потерянные годы

— Но… но так же нельзя… — Я хотел было продолжить, но сдержался. Споря с мальчиками, я рисковал быть не принятым в их игры.

— А почему нельзя? — удивился Луд, отступая подальше, чтобы бросить увесистую палку. — Здесь раньше никогда не показывались евреи. Они исчадия ада, как демоны, у них рога и хвосты. Они переносят заразные болезни. У них дурной глаз.

Человек под кучей тряпок застонал и начал подниматься.

В горле у меня пересохло; я сглотнул.

— Я не верю в эти басни. Отпустите нищего и бросайте камни во что-нибудь неживое.

Луд как-то странно посмотрел на меня.

— Зря ты защищаешь евреев. Люди могут подумать, что ты… — Он смолк, подбирая слова. — Что ты одного с ними роду-племени.

— Но мы, люди, все одинаковы! Еврей — такой же человек, как ты или я. — Я бросил взгляд на несчастного в лохмотьях, который медленно пополз прочь, и прорычал: — Оставьте его.

Луд лишь глупо ухмыльнулся и швырнул в еврея палку.

Я взмахнул рукой и вскричал:

— Нет! Не бей его!

Летевшая палка остановилась на полпути и упала на землю. Казалось, будто она врезалась в невидимую стену. Мальчишки замерли в изумлении. У меня отвисла челюсть. Я был поражен случившимся не меньше, чем они.

— Черная магия, — прошептал один из них.

— Колдовство, — произнес другой.

Круглое лицо Луда побелело, он медленно попятился от меня.

— Убирайся отсюда, ты… ты…

— Дьявольское отродье, — закончил чей-то голос.

Обернувшись, я оказался лицом к лицу с Динатием; туника его была порвана в нескольких местах и заляпана грязью после блужданий по лесу. Несмотря на жалкий вид, он был явно доволен тем, что, наконец, настиг свою жертву.

Я выпрямился, но это только еще яснее показало мне, насколько противник выше и крупнее меня.

— Зачем нам с тобой быть врагами?

Он плюнул мне в лицо.

— Думаешь, я буду другом такому ублюдку дьявола, как ты?

Я вытер лицо, прищурился, посмотрел на Динатия. Собрав последние силы, я загнал подальше гнев и попробовал снова. Дрожащим голосом я произнес:

— Я не демон. Я мальчик, такой же, как и ты.

— Я знаю, кто ты такой. — Голос Динатия разносился над площадью, словно грохот горной лавины. — Твой отец был демоном. А твоя мать занимается колдовством. Ты отродье дьявола!

С пронзительным криком я бросился на него.

Динатий проворно отступил в сторону, отшвырнул меня прочь, и я с силой ударился о землю. Вдобавок он пнул меня в бок, и я покатился в грязную лужу.

Ребра страшно болели, и я едва смог сесть. Динатий навис надо мной, он хохотал, откинув назад нечесаную голову. Другие мальчики тоже смеялись и подначивали его.

— Что это с тобой случилось, дьявольское отродье? — издевался Динатий.

Боль моя была сильна, но гнев оказался сильнее. Прижимая руку к боку, я попытался подняться на колени, затем встал на ноги. Я зарычал, как раненый зверь, затем снова устремился на противника, молотя кулаками.

Мгновение спустя я лежал на траве лицом вниз. Я едва мог дышать и чувствовал во рту вкус крови. Мелькнула мысль о том, чтобы притвориться мертвым — может быть, тогда мучитель отстанет от меня. Но я знал, что это не поможет.

Я заставил себя подняться, вытер кровь, струившуюся по подбородку, и Динатий перестал смеяться. Я потверже встал на ноги и посмотрел ему в глаза, и выражение их оказалось совершенно неожиданным для меня.

Несмотря на свой воинственный вид, он был удивлен.

— Клянусь смертью Христовой, а ты упрямый.

— Упрямства у меня хватит, чтобы сразиться с тобою, — хрипло ответил я и сжал кулаки.

В этот момент неизвестно откуда появившаяся фигура шагнула между нами. Все мальчишки, кроме Динатия, отступили. Я разинул рот от удивления.

Это была Бранвен.

В глазах Динатия промелькнул страх, но он плюнул женщине под ноги.

— Отойди, дьяволица.

Глаза у нее загорелись, и она гневно взглянула на него.

— Оставь нас.

— Убирайся к дьяволу, — выругался он. — Вам обоим там самое место.

— Правда? Тогда лучше тебе спасаться от нас бегством. — Она угрожающе подняла руки. — Не то я призову адское пламя, и оно пожрет тебя.

Динатий потряс головой.

— Это не я сгорю в аду, а ты!

— Но я не боюсь адского огня! Меня нельзя сжечь!

Луд, в тревоге наблюдавший за Бранвен, потянул Динатия за рукав.

— А вдруг она правду говорит? Пошли отсюда.

— Я не уйду, пока не покончу с ее щенком.

Синие глаза Бранвен сверкнули.

— Уходи немедленно. Или сгоришь.

Он сделал шаг назад.

Она наклонилась к нему, затем повелительным тоном произнесла одно лишь слово:

— Убирайся.

Остальные мальчишки бросились бежать. Динатий, видя их бегство, заколебался. Он сложил пальцы обеих рук в знаки, предохраняющие от дурного глаза.

— Уходи! — повторила Бранвен.

Динатий несколько мгновений сверлил ее ненавидящим взглядом, затем пошел прочь.

Я взял Бранвен за руку, и вместе мы медленно направились к нашей хижине.

Вытянувшись на своем тюфяке, я морщился от боли, пока Бранвен ощупывала мои покрытые синяками бока. Тонкие лучики света, просачивавшиеся сквозь прорехи в соломенной крыше, падали на ее плечи и лицо. Она озабоченно нахмурила лоб. Синие глаза смотрели на меня так пристально, что мне казалось, будто взгляд их пронизывает меня насквозь.

— Спасибо, что помогла мне.

— Не стоит благодарности.

— Ты держалась прекрасно. Честное слово, прекрасно! И появилась как раз вовремя, прямо как с неба свалилась. Будто одна из твоих греческих богинь — Афина или еще кто-нибудь.

Морщинки на лбу Бранвен стали глубже.

— Боюсь, скорее как Зевс.

Я рассмеялся и тут же пожалел об этом — бок жутко заболел.

— Хочешь сказать, что обрушила на них гром и молнию?

— Вместо мудрости. — Она печально вздохнула. — Я сделала лишь то, что сделала бы на моем месте любая мать. Хотя ты никогда…

— Что?

Она покачала головой.

— Ничего.

Бранвен поднялась и на несколько минут ушла, чтобы приготовить припарку, источавшую запахи дыма и кедра. Я слышал, как она рубила и растирала кору. Потом она вернулась к моему ложу. Приложив припарку к моим ребрам, она слегка прижала ее ладонями. Я почувствовал, как тепло постепенно проникает в мое тело, в кости, и как будто сам костный мозг превратился в тлеющие уголья.

Через некоторое время она закрыла глаза и начала негромко и медленно напевать заклинание, которое я слышал от нее не раз во время работы. Раньше я часто задумывался о том, поет ли она его для того, чтобы излечить больного, или же каким-то образом — а каким, я не мог сказать — излечить саму себя. Но на этот раз, когда я вгляделся ей в лицо, у меня не осталось сомнений: песнь предназначалась для нее, а вовсе не для меня.