Томас Баррон - Потерянные годы

И все же… в душе моей оставался темный уголок, куда не мог проникнуть даже звездный свет. Призраки прошлого продолжали преследовать меня. Особенно воспоминания о том, что я сделал с Динатием. Я все еще слышал его крики, смотрел в его глаза, полные смертельного страха, воображал, как хватаю изломанные, обугленные остатки его рук. Я спрашивал Бранвен, остался ли несчастный в живых, но она не могла сказать. Она знала лишь, что в день, когда мы покидали деревню, он находился между жизнью и смертью. Но мне все было ясно. Он причинил мне много зла, его постигла заслуженная кара, и все-таки я обошелся с ним гораздо более жестоко, чем он со мной.

Но хуже всего было то, что меня продолжало терзать некое чувство, еще более мучительное, нежели чувство вины. Страх. Страх перед самим собой и своим ужасным могуществом. Одна лишь мысль о нем разжигала в душе моей пламя, жгучее, испепеляющее пламя. Если мне не хватит сил сдержать обещание, данное Богу, размышлял я, смогу ли я воспользоваться этим могуществом, или сам превращусь в его орудие? Если в припадке безумной ярости я с такой легкостью смог уничтожить человека и огромное дерево, что еще суждено уничтожить мне в будущем? Может, я сам сгорю дотла в этом пламени, как сгорели мои глаза?

«Что же я за существо на самом деле?» Возможно, Динатий все-таки был прав. Возможно, в жилах у меня действительно текла кровь демонов, и именно поэтому я носил в себе нечто жуткое, готовое вырваться на свободу в любой момент, подобно чудовищному змию, поднимающемуся на поверхность из неведомых морских глубин.

И поэтому даже теперь, когда дни мои снова озарил свет солнца, меня продолжали преследовать мои собственные темные страхи. Шли недели, и жизненные силы вместе со зрением возвращались ко мне. Но беспокойство мое тоже росло. И я был уверен в том, что мне никогда не избавиться от этих страхов — если мне не удастся выяснить, кто я такой.

А потом пришел день, когда я услышал за окном своей комнаты новый звук. Я с любопытством высунулся на улицу. Напрягая свое чудесное зрение, я обнаружил источник звука, находившийся среди ветвей боярышника. Некоторое время я смотрел и слушал. Затем обернулся к Бранвен, которая сидела на своем обычном месте — на полу у моего тюфяка — и растирала в ступке какие-то травы.

— Кукушка свила гнездо в кусте боярышника, — произнес я со смесью уверенности и печали в голосе; мой тон заставил Бранвен прервать работу. — Я каждый день наблюдал за ней, видел, как она сидит на яйцах. Она снесла только одно яйцо. Она охраняла его от врагов. И сегодня, наконец, птенец вылупился. Молодая птица, сидевшая в темноте, вышла на свет.

Бранвен, прежде чем ответить, пристально посмотрела мне в лицо.

— И, — дрожащим голосом заговорила она, — эта молодая птица уже может летать?

Я медленно покачал головой.

— Пока еще нет. Но очень скоро она должна научиться этому.

— А птенец не может… — У нее перехватило дыхание от волнения, и она на миг смолкла. — А он не может еще ненадолго остаться с матерью, еще хоть какое-то время делить с ней гнездо?

Я нахмурился.

— Все птицы должны вылетать из гнезда, когда у них вырастут перья.

— Но куда? Куда он отправится?

— В моем случае — искать себя самого. — Помолчав, я добавил: — А для этого он должен узнать о своем прошлом.

Бранвен схватилась за сердце.

— Нет. Даже не думай об этом. Ты погибнешь, если вернешься на… вернешься туда.

— Я погибну, если останусь здесь. — Я шагнул к ней. Хотя глаза мои были безжизненны, я впился в ей в лицо своим сверхъестественным взглядом. — Если ты не можешь или не желаешь сказать мне, откуда я пришел, я обязан выяснить это сам. Прошу, пойми меня! Я должен узнать свое настоящее имя. Я должен найти мать и отца. Я должен найти свой настоящий дом.

— Останься, — в отчаянии умоляла она. — Ты всего лишь двенадцатилетний мальчик! И к тому же почти слепой! Ты понятия не имеешь о том, какие опасности ждут тебя. Послушай меня, Эмрис. Если ты останешься со мной еще хотя бы несколько лет, ты станешь взрослым. Тогда ты сможешь выбирать себе дорогу в жизни. Сможешь стать бардом. Монахом. Кем захочешь.

Видя упрямое выражение моего лица, она попыталась подойти с другой стороны.

— Что бы ты ни собрался предпринять, давай не будем решать прямо сейчас. Давай я расскажу тебе какую-нибудь историю, что-нибудь такое, что помогло бы тебе разобраться в этом безумии. Как насчет твоего любимого сказания? О бродячем друиде, который спас святую Бригитту от рабства? — Не дожидаясь ответа, она начала: — Настал день в жизни юной Бригитты, когда она…

— Нет, — покачал я головой. — Я должен узнать свою собственную историю.

Бранвен с трудом поднялась на ноги.

— Я оставила там многое из того, что было дорого мне — тебе этого не понять. И знаешь, почему я бежала? Чтобы спасти свою жизнь — и твою. Разве тебе этого мало?

Я ничего не ответил.

— Неужели тебе обязательно это делать?

— Пойдем со мной.

Она прислонилась к стене, чтобы не упасть.

— Нет! Я не могу.

— Тогда расскажи мне, как туда добраться.

— Нет.

— Хотя бы с чего начать поиски?

— Нет.

Я ощутил внезапное желание проникнуть в ее мысли, словно в сердцевину цветка. Затем вспыхнуло пламя, опалило мой мозг. Я вспомнил о своем обете — и о своих страхах.

— Скажи мне только одно, — взмолился я. — Однажды ты обмолвилась, что знала моего деда. А отца моего ты знала?

Лицо ее исказилось.

— Да. Я знала его.

— А он был… э-э… он не был человеком? Он был… демоном?

Лицо Бранвен превратилось в неподвижную маску. После долгого молчания она заговорила странным голосом, словно обращалась к кому-то далекому.

— Я скажу тебе только одно. Если тебе суждено с ним когда-нибудь встретиться, помни: он не таков, каким кажется.

— Я это запомню. Но больше ты мне ничего не расскажешь?

Она сделала отрицательный жест.

— У меня есть отец! Я просто хочу увидеть его, познакомиться с ним.

— Лучше тебе этого не делать.

— Но почему?

Вместо ответа Бранвен снова печально покачала головой, затем отошла к низкому столику, на котором были разложены ее целебные травы. Она быстро выбрала какие-то листья, истолкла их в крупный порошок и насыпала в кожаный мешочек, перевязанный шнурком. Протягивая мне мешочек, она покорно произнесла:

— Надеюсь, это поможет тебе исцелиться от болезней и ран, возможно, даже смертельных.

Я хотел было ответить, но она снова заговорила.

— И еще прими вот это от женщины, которая так хотела, чтобы ты называл ее матушкой. — Она медленно сунула руку за ворот рубахи и вытащила свою подвеску.

Несмотря на слабое зрение, я заметил, как сверкнул зеленый камень.

— Но это твоя вещь!