Владимир Серышев - Гость волшебного мира. Книга первая: Незнакомец

Миг спустя из её избы выскочил Шнурок, без винтовки. Одна рука его была кое-как обмотана окровавленным платком. Испуганно и в то же время, зло скуля, он выбежал со двора и помчался в другую сторону, к реке, зубами выдёргивая мелкие осколки из ладони. Полицаи растерянно глядели ему вслед.

– Оставил свою кровь у ведьмы в доме… Будет худо ещё больше… – пробормотал второй полицай.

Из окна выглянул хмурый Репка.

– Чего встали? Принимайте… – и скинул на землю первый мешок. – Живее! – прикрикнул он, увидя, что полицаи медлят.

И начался грабёж ведьминого дома. На первый взгляд, казалось, будничный, обычный, как у всех вокруг.

Только полицаи во дворе то и дело вздрагивали от любого звука в избе бабы Сейды. Да Репка позже вышел мрачный, молчаливый, погруженный в свои мысли. Про Совиных в тот день он так и не вспомнил.

Да впрочем, было уж ему не до того – офицеры нашли прислуге новую работу, велев, вместо обеда замерить местные поля и огороды.

Под присмотром офицеров полицаи так же сосчитали все яблони и сливы, кусты крыжовника, смородины и облепихи.

Офицеры неотступно следовали рядом, делая расчёты у себя в листках.

А потом был общий сбор деревни. Селян переписали поимённо, для постановки на учёт в комендатуре.

И объявили им – ошарашенным, ограбленным и разорённым, что их земля и урожай с неё, отныне собственность немецкой армии, чья часть сегодня тут прошла.

И всем окрестным деревням вменялось кормить эту войсковую массу, разместившуюся на базе леспромхоза, в соседнем посёлке Котлы.

И потому, согласно офицерским расчётам, от Караваево требовалось сдать к осени почти весь урожай.

Кроме того, увозя с собой караваевский скот, немцы оставили корову Дарью, двух молочных поросят и десяток кур, которые предоставлялись деревне в аренду.

От коровы было велено сдавать по три ведра молока ежедневно, от кур – по одному яйцу с каждой в день. Поросят же надлежало откормить к Рождеству на офицерский стол и чтоб по триста килограммов туша.

А сверх того – увидя рядом лес и реку Вьюнку – завоеватели добавили в список поставку рыбы и лесных ягод.

После чего, хозяйственный взвод, наконец, покинул деревню, гремя и пыля доверху забитыми грузовиками.

Полицаи в кузовах спешно жевали, разламывая остатки пирогов друг у друга в руках. Шнурок, в дальнем тёмном углу, баюкал туго перебинтованную кисть.

Старик же, староста, потрясённо глядя в оставленный ему список налогов и сборов, тихо бормотал:

– Это, бабоньки, уже не голод. Это – верная смерть…

На дне кружки ещё оставалось немного молока – ровно для последнего куска хлеба. Луковицу Витя, по-прежнему, будто не видел. Хоть голод и терзал его желудок, но не настолько, чтоб заставить есть всё подряд.

Мама сильно переживала из-за Витиных, как она считала, привередливых капризов.

– Ничего, зима это исправит – сказал ей староста в один из дней.

И мама, вздрогнув, побледнела, как в Караваево теперь бледнели все, при мысли о грядущей зиме. Ведь с ней, рука об руку, приближалась та самая, верная смерть. Её зловещая тень – призрак голода-убийцы – застыла над деревней сразу, едва староста прочёл немецкий приказ. Будто его длинный текст был произнесённым вслух опасным чёрным заклинанием.

И пусть, кругом, на первый взгляд, казалось, ничего не изменилось. По-прежнему стояло солнечное лето. Цвели цветы, жужжали пчёлы и зрели яблоки в садах. Царил покой.

Короткое затишье рухнуло, как только староста, свернув немецкую бумагу, произнёс:

– Держаться надо теперь вместе. Иначе, перемрём…

И тут всё завертелось ураганным кувырком. На Караваево опять обрушились гомон, гвалт и суета.

Селяне кинулись сгребать в своих чуланах, погребах остатки съестного и тащить их к старосте в дом. Его изба отныне стала общим складом.

Деревня превратилась в суетливый, быстрый муравейник.

Старики торопливо сновали с мешочками и торбами туда-сюда, обратно.

Совиным на этот склад было нечего нести – полицаи выгребли у них продукты подчистую.

– Значит, будем помогать рабочей силой! – решила мама.

Витя бегал по соседям, забирал коробки да тюки и волочил всё к старосте во двор.

Мама же, со старостой и его братом Трофимом, колотила навесные полки на складе. Втроём они собирали и глухие деревянные короба, обшивали их внутри листами железа – тут стали прятать от мышей пакеты с крупами и мукой.

Стеклянные банки решили беречь для солений и консервов.

– Если будет из чего их делать… – с тяжким вздохом прибавил староста, оглядывая склад по окончанию сбора припасов.

Заготовок вышло очень мало, хоть и скребли по сусекам целый день. Но, здесь теперь хранилась жизнь деревни.

Любой кусок – даже мизерную крошку – ежедневно делили на всех. Доля получалась очень скромной – едва-едва чтобы хватало сил работать – готовить корма свиньям и корове.

Обернулось, правда, так, что Дарья, поросята и куры тоже начали делиться своим кормом с деревней взамен.

У поросят забирали по нескольку мелких клубней с той картошки, что для них оставили немцы.

От Дарьи с каждой дойки черпали кружку молока, отдавая на семью поочерёдно. Благо, немцы полноту ведра не замеряли.

Ну, а от кур деревне доставалась горсть зерна – от дикой ржи, что стали собирать отныне им повсюду. До той поры её, растущую то тут, то сям – как будто бы не замечали. Зачем, когда в магазине в соседнем посёлке всегда была пшеничная мука?

Теперь же, в ход пошли вручную молотые ржаные отруби, а стебли вперемежку с сеном получала корова.

Поэтому, и тёплый хлеб и сладкое, парное молоко, которыми сейчас завтракал Витя, одинаково пахли рожью…

На кухню вышла мама, кутаясь в пуховый платок. Стоял октябрь, самое начало – и по утрам в избе уже было ощутимо зябко, предстояло ещё запасать и дрова.

– Мам, чего ты встала? Я и сам тут всё один! – упрекнул её Витя.

Мама грустно улыбнулась, подойдя к столу.

– Доедай – кивнула она на остатки хлеба с молоком. – И застегнись потеплее, как станешь выходить.

– Мгм! – Витя забросил в рот последний кусок, тут же запил его последним глотком и принялся азартно жевать с аппетитом.

Мама ласково поворошила Витину шевелюру и глянула в окно. На улице сплошной стеной белел туман. Он как молочная река, окутывал ближние чёрные избы завесой. Казалось, будто в белоснежной пелене тут и там одиноко дремлют старые, косматые гиганты, грузно склонясь мощными тушами к земле.

Дальних же домов и вовсе было не видно. Лишь смутно темнел густой лес зловещим, но сказочным фоном за пределами деревни.

В прежние дни Витя любил смотреть на туманное поле ранним утром – там паслась всегда белая лошадь. Проступая очертаниями в призрачной дымке, она сама казалась сотканной из тумана.