Тарас Витковский - Самозванец. Повести и рассказы

Пока же Дима Широевский в Квартире — гость и пользуется некими правами.

Еще он был гуру. Из породы гуру-мономанов. У него была обычно одна ученица, которая ходила с ним по «впискам» и «мирам», поминутно заглядывая своему учителю в рот. Ученицы менялись где-то раз в две недели.

Виталик одно время развлекался, сбивая этих учениц с пути истинного. Но Странник сделался осторожен и неофиток на Квартиру больше не водил.

Широевский прошествовал на кухню, отпил чаю из Виталиковой кружки и, нацепив себе на голову широкий брезентовый, весь в потеках, хайратник уселся на шаткий стул в какую-то йоговскую позу, причудливо сплетя все свои длинные конечности. Он, как Юлий Цезарь, мог заниматься сразу несколькими делами — трепаться, медитировать и поедать кусковой сахар из коробки.

...и тут, стуча мечами и гитарами, топоча и восклицая, в Квартире материализовался целый табун «дивных». Среди них была Эштвен, необычайно красивая в метельных блестках, ее «названый брат» из Питера — дивный эльф в синем синтетическом плаще. Была Эварсель, после нескольких лет жизни в Америке говорившая с акцентом. Было еще много всякого народу — целый набор приключенцев из настольной игры «Adventures, dangen and dragon’s». Они умопомрачительно долго возились в прихожей, мешая друг другу и страшно галдя. И конечно, они обрушили вешалку.

Широевский радостно приветствовал их на кухне, куда они все набились и сели чуть не на головы друг другу.

Пришельцы пробудили Морозова, у которого был сегодня выходной. Шура оглядел прихожую — она была похожа на Персидский залив в разгар военного кризиса — разнокалиберная обувь в боевом беспорядке напоминала смешавшиеся вражеские флотилии. На кухне настраивались разом три гитары. По выражениям лиц было видно, что сейчас будут петь.

Шура сморщился и процитировал:

— «Сначала они будут петь хором, потом замерзнут трубы в сортире — и все, пропал дом!»

И они с Виталиком сбежали курить на лестницу. Скоро к ним присоединился и Бурнин, также разбуженный нашествием. Бурнин скучно ругал «певунов».

— А теперь дай «соль», — командовала Уна на кухне. Кто-то дул во флейту.

— Я родом из Ирландии,

Святой земли Ирландии! — грянул пестрый хорал.

— Во дают! — сказал Шура.

Виталик хорошо различал нежную колоратуру Эштвен и сильнейшее меццо Уны. Он все ждал, что его тоже позовут петь. Имелся даже небольшой репертуар, отрепетированный ими до недурного уровня. Уна — могучий и властный хормейстер — сама разбивала материал на три партии, и они часами напролет репетировали... Боже, какое это было счастливое время! Именно во время первой такой репетиции Виталик и присмотрелся к Эштвен. Именно тогда он и влюбился.

В то время Виталик изнемогал от желания быть полезным. У него довольно приятный баритон и приличная музыкальная память. И его взяли в квартет. Собственно, он присоединился к трио — Уна, Ксанта и Эштвен, — и вышел квартет. А потом Ксанта из квартета ушла, и снова стало трио. Они готовились к фестивалю ролевиков, который каждый год осенью проводится в Казани.

Они засиживались допоздна, пели и пели, пока не стало получаться хорошо. И у Виталика была возможность провожать Эштвен до дому и возвращаться в Квартиру сквозь метель совершенно счастливым.

Бурнин — адепт сольного пения — смеялся над Виталиком:

— Поет, старается, а сам глядит на эту дивнючку как умирающая коза...

Но постепенно Уна охладела к своему «детищу», коллектив не то чтобы распался, а как-то прекратил быть. Они нс репетировали, не разучивали новых песен. Ушло творчество. Теперь они от случая к случаю, от сборища к сборищу, исполняли пять-шесть проверенных номеров. И у Эштвен, и у Уны были свои «сольные программы», весьма обширные. Имелись также песни-«кричалки», тусовочный вариант застольных песнопений. Петь вместе со всеми «Последнюю цитадель», «Орлов Седьмого легиона» и «Назгул дал осечку» Виталик не мог. Что-то ему претило. И он тосковал...

Вот он тоскует и теперь, и это так заметно, что Бурнин готов сказать какую-нибудь гадость. Но Шура, уважавший чувства Виталика, перевел разговор в другое русло. И все трое, прыская и похохатывая, принялись вспоминать, как ездили в город Жуковский на творческий вечер Д. Широевского.

Глупый Странник на свою голову зазвал их туда. И они поехали. Уже в электричке они поняли, что похожи на трех богатырей Васнецова: монументальный Шура, Бурнин с лицом, видавшим виды, и прифрантившийся Виталик. Первое, что поразило богатырей в г. Жуковском, — вывеска на обувном магазине. Она гласила: «Обувь мужская, женская и резиновая».

Приятели долго разыскивали нужный номер маршрутки, попивая пиво и задирая прохожих. Но прохожие были пугливы и убегали. Наконец искомый микроавтобус был обнаружен — он увез витязей в совершеннейшую какую-то глухомань. Побродив с полчаса там, они убедились, что по адресу, данному им Странником, имеет место быть... детский сад. Немало этим позабавившись, они прошли в само помещение. Да, творческий вечер Звездного Широевского намечался именно тут. Местные ценители астральных откровений арендовали детсад два раза в неделю, по вечерам.

— Здесь у них сборища, — сказал Бурнин. — Бдения и радения.

Детские рисунки на стенах перемежались работами на темы «звездных странствий» — они принадлежали кистям более зрелых авторов. В холле стоял стол, обложенный брошюрками типа «Исцелися чесноком», «О пользе дыхания» и «Секс на тонких планах». Брошюрками бойко торговали — они расходились по червонцу за штуку. Покупали их гости мероприятия. Среди них было много людей в возрасте, были даже откровенные старцы, а красивых девушек, к огорчению Виталика, было всего две. Очередная пассия Странника и какая-то в белом платье, ее охранял бритый малый с тупым лицом ревнивца. Виталик трудностей не убоялся и строил глазки обеим цыпочкам.

Сам Широевский опаздывал, но это никого особо не волновало. Наконец он явился, долго и мутно извинялся, затем все поместились на детские стульчики. Широевский раскланялся, длинный, черный... И понес какую-то чепуху о влиянии творчества на личность. Говорил он, от смущения, вяло, мямлил, бормотал под нос, теребил себя за бороду. Три богатыря, слушая его, очень конфузились, а прочие — ничего, внимали даже благоговейно. Потом Дима подсел к пианино и начал играть «фантазию» собственного сочинения — некий фарш из звуков, сдобренный минорным звучанием. Одна старуха в первом ряду вдруг принялась вертеть головой и размахивать руками, задевая соседей. Ее никто не останавливал — все знали, что божий одуван, чуть что, впадает в транс и общается с духами Прекрасного. А какофоническое творение Димы в данном случае послужило катализатором.