Мари Бреннан - Чтоб никогда не наступала полночь [litres]

– Мне пора возвращаться, – объявила Луна, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Я и так задержалась здесь дольше, чем следовало.

С этими словами она двинулась наверх и только на лестнице вспомнила о сомкнутых половицах над головой, однако, едва ее макушка приблизилась к доскам, пол расступился. Под прощальные возгласы брауни Луна поднялась наверх и, задержавшись ровно настолько, чтобы восстановить сброшенные чары, пустилась в обратный путь, к каменным сводам Халцедонового Чертога.

Воспоминания:

12 ноября 1547 г.

Частая паутина извилистых улиц, тесные скопища домов и лавок, пивных и извозчичьих дворов – за всем этим крылась подспудная, фундаментальная простота.

На западе – Ладгейт-хилл, холм, во времена оны служивший приютом храму Дианы, а ныне увенчанный готическим великолепием Собора Святого Павла.

На востоке – Тауэр-хилл и Белая башня; когда-то строение на вершине холма было королевским дворцом, теперь же чаще служит тюрьмой.

На севере – средневековая стена, изогнутая, точно дуга лука, пронзенная арками семи главных ворот столицы.

На юге – лучная тетива, прямая линия Темзы, оживленного водного пути.

Ось «запад-восток» тянется от холма к холму: на одном конце – власть мирская, на другом же – духовная. Вдоль оси «север-юг», закрытой на севере, с юга открытой, течет Уолбрук, «Ручей-под-стеной», рассекающий город напополам, соединяющий оба полюса.

Подземные воды Уолбрука бегут мимо Лондонского камня, лежащего у самого центра столицы, и близости этой вполне довольно.

В безоблачном осеннем небе появляется тень.

В глуби холмов пробуждаются двое. Незримые исполинские фигуры встают во весь рост там, где для них никак не могло бы хватить места, и простирают вперед руки, взывая к силе земли, покорной, послушной их воле.

Еще двое – мужчина и женщина, смертный и дивная, не замечая городской суеты, встают над Лондонским камнем.

Оба ждут, и свет вокруг начинает меркнуть.

Густая толпа горожан медленно, по одному, останавливается, затихает. Лица обращаются к небу, кое-кто спешит укрыться в домах. Тьма укрывает мир, тень луны наползает на солнце, превращая лик дневного светила в ослепительное огненное кольцо.

– Пора, – шепчет женщина.

Исполины Гог и Магог в недрах Ладгейт-хилл и Тауэр-хилл призывают землю повиноваться. Каменная кладка римского колодца в нижнем этаже Белой башни дрожит, а под Собором Святого Павла вновь отверзается древняя яма, свидетельница ритуалов во славу Дианы-охотницы, и в их глубине, у самого дна, возникает движение.

Стоя над Лондонским камнем, Суспирия и Фрэнсис Мерримэн, смертный и дивная, соединяют руки, дабы взяться за дело, подобные коему не снились этой земле и во сне.

Свет солнца, заслоненного диском луны, пал на город, порождая странные тени – сумрачное отражение Лондона, точное, но в то же время совсем иное. Тени домов, улиц, садов и колодцев легли на землю… и просочились, погрузились вниз.

Внизу, глубоко под Лондоном, тени обрели форму. Улицы превратились в коридоры, здания, просторные залы. При этом они изменили облик, искривились, изогнулись наперекор всем порядкам, всем закономерностям, присущим обычной геометрии. Когда все это встало по местам, в ход пошел камень. Черный и белый мрамор, хрусталь, халцедон устлали полы, облицевали стены, подперли потолки полуколоннами и громадами сводчатых арок.

И все это сделали они, Суспирия и Фрэнсис, вдвоем, призвав на подмогу дивную силу лондонских исполинов, и символизм возведенной смертными стены, и мудрость Батюшки Темзы, единственного из сущих, кто, наблюдая за Лондоном с первых дней жизни, понимал его от и до. При свете солнца, в тени луны, сотворили они Халцедоновый Чертог, перекинули мост через пропасть, даровали дивным убежище среди мира смертных, тихую гавань, где никому из волшебных созданий не угрожает звон церковных колоколов.

Их руки лежали поверх Лондонского камня. Тем временем луна продолжала путь по небу, и вскоре вокруг снова стало светло. Мир снова сделался прежним.

Усталые, но счастливые, Суспирия с Фрэнсисом улыбнулись друг другу.

– Дело сделано!

Дворец Плачентия, Гринвич,

28–30 апреля 1590 г.

Предоставить кров всем домогавшимся аудиенций с Елизаветой и ее пэрами придворным, купцам и заезжей знати – тем более что при каждом слуги и свита – не смогли бы даже громады Хэмптон-Корта и Уайтхолла, вместе взятые. Посему после переезда двора в Гринвич Девену, испросившему и получившему отпуск, комнаты не отвели. Конечно, он мог бы обеспокоить сим делом лорда Хансдона: на лето многие из придворных разъезжались по собственным резиденциям, – однако остановиться на ближайшем постоялом дворе было куда как проще. В этом-то временном лагере – много ближе ко двору, чем его лондонский дом, но и не в самой гуще придворных – Девен и занялся составлением плана дальнейших действий.

Частый невод продуманных вопросов, заданных знающим людям, принес ему подробный рассказ о коронации Елизаветы, включая сюда и имена участников: не мог же Девен исключить вероятности, что второй стороной в пресловутом договоре была не королева – ею вполне мог оказаться кто-то иной. Первым на ум приходил лорд Берли. В те времена еще звавшийся попросту сэром Уильямом Сесилом, он был доверенным советником королевы с первых дней правления, и ничто, кроме смерти, которую он откладывал вот уже семьдесят лет, не могло бы побудить его уйти на покой. Мало этого, именно он преподал Уолсингему большую часть знаний касательно построения и работы разведывательной службы.

Да, Берли – кандидат хоть куда. Ради сохранения трона за Елизаветой он мог пойти на многое. Вопрос только, как обратиться к нему – да и к любому другому – с этаким делом…

«Покорнейше прошу прощения, но не вы ли случайно тридцать один год назад заключали договор с королевой эльфов и фей?»

Разумеется, подобного вопроса не задашь никому.

Впрочем, одним преимуществом Девен располагал. Мрачная обреченность во взгляде Луны, так просто, обыденно вспоминавшей о кровожадных забавах своей королевы, маячила перед глазами до сих пор. Какие бы еще препятствия ни преграждали путь, сколько бы Елизавета ни гневалась, сколько бы ни грозила отрубить кому-нибудь голову, ему в присутствии повелительницы, по крайней мере, не приходилось ежеминутно опасаться за собственную жизнь.

Да, но как же подступиться к задаче? Несмотря на все хвастливые речи об умении разнюхивать чужие тайны, Девен просто не знал, не представлял себе, с чего начать. В отчаянии он уже всерьез подумывал попросить Луну вернуться ко двору в образе Анны Монтроз и взять дело в свои руки: если ее сочтут повредившейся в уме, она ничего не теряет. А вот он, Девен… если его просто сочтут помешанным, можно считать, ему повезло. Существование дивных – еще туда-сюда, но волшебный чертог в недрах Лондона – это уж слишком.