Мари Бреннан - Чтоб никогда не наступала полночь [litres]

Вот теперь Девен пал на колени. Сердце его трепетало так бешено, что задрожали пальцы.

– Ваше величество, – заговорил он, невзирая на то, что может перебить саму королеву, только бы высказать все, что нужно, прежде чем она успеет вымолвить хоть слово отрицания, – я уже несколько дней считаю, что повредился умом. Мне довелось… встретиться с этим народом и выслушать их рассказы. Разыгранное на театральных подмостках, все это выглядело бы невероятным, но я убежден в их правдивости. Сегодня я явился к вам и рискнул говорить столь откровенно, потому что события, происходящие прямо сейчас, могут повлечь за собой потрясения, сравнимые с угрозой вторжения испанцев. Если угодно, считайте меня гонцом, вестником.

На сем он умолк, не зная, что еще можно сказать. Небо помрачнело, ветер усилился, словно перед грозой.

– Это она послала тебя ко мне? – прозвучал над головой ровный, бесстрастный голос Елизаветы.

Девен сглотнул.

– Нет. Я представляю… других особ.

Послышались приближающиеся шаги, затем шорох парчи: очевидно, Елизавета жестом велела подошедшему, кем бы он ни был, убираться прочь.

– Объяснись, – велела она, как только их снова оставили наедине.

От этого слова веяло жутким, ледяным холодом. Девен невольно сжал кулаки.

– Я имел встречу с… партией, полагающей, будто между их королевой и кем-то при дворе Вашего величества – возможно, с вами самой – существует некий договор. Человек, сообщивший им об этом договоре, принадлежал к людскому роду, но долго жил среди них, а во время передачи сих сведений умер. По его словам, этот договор пагубен для обеих сторон. Желая расторгнуть соглашение, они попросили меня выяснить его суть и условия.

Как же хотелось Девену видеть лицо королевы в эту минуту! Однако Елизавета не велела подняться и не прерывала его объяснений. Оставалось одно – продолжать.

– Государыня, я не знаю, что и думать. Они говорят, будто права на трон у Инвидианы нет. Говорят, взойдя на престол, она узурпировала власть многих других правителей со всей Англии. Говорят, она холодна и бессердечна – и в это я всей душой верю, ибо изобразить такой страх, по-моему, не в силах ни один лицедей на свете. Кроме этого, они утверждают, что не раз помогли Вашему величеству сохранить власть и саму жизнь, и, может быть, это правда. Но, если так…

Казалось, сердце бьется так громко, что его стук разносится на весь лагерь.

– Если так, стоит ли разрывать этот договор? Даже знай я его условия, такое решение принимать не мне. Положа руку на сердце, мне остается одно: принести узнанное к вашим стопам и молить вас о мудром совете.

Долгая речь начисто иссушила горло. Сколько же глаз исподтишка наблюдает за ними, сколько умов гадают, что за ходатайство повергло его на колени, вынудив так побледнеть с лица? Не проявила ли Елизавета гнева, смятения, страха?

Возможно, этот катастрофический день только что стал последним в его придворной карьере.

– Если Ваше величество связаны некоей сделкой, от коей хотели бы освободиться, – прошептал Девен, – одно ваше слово, и я сделаю все, чтоб положить ей конец. А если эти создания – ваши враги, прикажите мне выйти с ними на бой.

Солнечный свет моргнул и засиял с новой силой. Полотно нижней рубашки Девена насквозь промокло от пота.

– Мы благодарим тебя, мастер Девен, и примем твой рассказ к рассмотрению, – с бесстрастной учтивостью сказала Елизавета. – Более ни с кем о сем не говори.

– Слушаюсь, государыня.

– Похоже, ленч подан. Ступай, подкрепись, а ко мне пришли лорда Эссекса.

– Покорнейше повинуюсь и удаляюсь.

Не глядя на Елизавету, Девен поднялся, сделал положенные три шага спиною вперед и низко поклонился. Вернувшись в лагерь, он поспешил уехать, прежде чем кто-либо начнет задавать вопросы, на которые он не сможет ответить. Оставалось только надеяться, что его ранний отъезд с охоты не сочтут оскорблением.

Мор-филдс, Лондон,

1 мая 1590 г.

Празднования начались с наступлением темноты и должны были кончиться с первой зарею утра. Устраивать пляски здесь, на просторе, под звездным небом, однако у самых городских стен, было актом безумной дерзости, мимолетной насмешкой над людским родом, от коего дивные обычно скрывались, предпочитая пировать и веселиться под землей или в местах поглуше. Вдобавок, все это стоило колоссальных усилий.

Вешала прачек и мишени лучников, обыкновенно возвышавшиеся над просторами Мор-филдс, были убраны прочь. Трава, вмятая в бурую пыль да утоптанную до каменной твердости землю, ненадолго зазеленела, поднялась густым, упругим ковром под босыми ногами танцоров. Мрачные темные тона, господствовавшие в стенах Халцедонового Чертога, уступили место буйству красок – розового, алого, изумрудного, желтого и голубого, а чей-то дублет и вовсе сверкал пламенным пурпуром. Цветочные лепестки, молодая листва, переливчато мерцавшие в сумраке перья – сегодня, в честь первого майского дня, все нарядились в живое, растущее, дышащее.

Дивные Халцедонового Двора танцевали. Музыканты наперебой ткали в воздухе затейливые гобелены: их флейты, гобои и тамбурины испускали не только мелодии, но и свет, и образы, служившие украшением танца. Державшийся с краю Орфей играл серенады многочисленным влюбленным, и, куда ни ступала его нога, повсюду распускались цветы. По углам поля ярко пылали четыре огромных костра, служивших разом нескольким целям: даруя танцующим свет, тепло и веселье, они являли собой основу, фундамент для колоссальной паутины чар, скрывавших гуляние от посторонних глаз.

Когда взойдет солнце, смертные тоже примутся праздновать Майский день, собирать в лесах цветы, плясать вокруг майских шестов да радоваться началу погожих дней. Но кое-кто не утерпел до рассвета: то один, то другой из «ночных пташек» подходил слишком близко к кострам, проникал сквозь завесу укрывавших их чар и видел перед собою толпу, собравшуюся на просторах Мор-филдс. Некий юноша, склонив голову на колени леди Карлины, угощался виноградом из ее рук. Другой, стоя на четвереньках и задрав кверху зад, припадал перед нею к земле и во всем прочем вел себя, точно пес в человечьем обличье, но те, кто смеялся над ним, в кои-то веки веселились без обычного ледяного злорадства. Смертные девицы кружились в танце с дивными джентльменами, вплетавшими в их локоны цветы и шептавшими в их ушки нежные пустяки. Однако не все из смертных были молоды: дородная крестьянская женка, вскоре после заката накануне Майского дня вышедшая из дома на Бишопсгейт-стрит в погоне за сбежавшей собакой, отплясывала в кругу лучших танцоров с таким задором, что ее раскрасневшееся лицо блестело от пота.

Среди всего этого великолепия бросалось в глаза отсутствие одной особы, по коей, впрочем, никто не скучал. В открытом поле Дикой Охоте было бы куда проще нанести удар, и потому Инвидиана осталась внизу, в подземельях Халцедонового Чертога.