Наталья Резанова - Криптия [litres]

Мальчишка находился в допросной, под охраной рядового Дзато. Ансгар не зря опасался за чистоту своего кабинета. Немой и прежде был чумаз, а седмицы пребывания в подвале опрятности ему не прибавили. Физиономия у него была еще более заспанная, чем у Сердика, но, узрев добрых дядей, которые вывезли его с пожарища, дали кров взамен утерянного и распорядились кормить, он что-то радостно промычал.

– И вот так целыми днями, – сказал Дзато. – То дрыхнет, то нудит что-то. Как собака, право слово. И хочет как будто говорить, да не может.

– Всем бы так по нынешнему времени – дрыхнуть целыми днями. – Сердик, лишенный заслуженного отдыха, не скрывал недовольства, однако жрецу это было безразлично. Имеет право, подумал Ансгар. Сердик не спамши, Ротескальк не жрамши, один немой в выгоде.

– Значит, говоришь, он пытается что-то сказать?

– Да, ваше преподобие. Только язык-то отнялся.

– Но он не глухой.

– Верно. Вроде все понимает, что ему говорят.

– Тем лучше. – Ротескальк хотел было отослать рядового, но вспомнил, что не он здесь распоряжается, и взглянул на Ансгара.

– Ступай, – велел куратор.

Рядовой удалился, не выразив удивления. Служа при официи, он ко многому привык, и даже допрос немого не мог его озадачить.

Когда за Дзато закрылась дверь, в допросной сразу стало темно. Окно тут имелось – забранное решеткой, под потолком, но по причине сумрачной погоды света оттуда падало недостаточно. Факелы на стенах по раннему времени суток не были зажжены.

В полумраке инвентарь, необходимый на допросах, больше чем обычно напоминал сельскохозяйственный. Он вообще-то не так уж часто применялся и был выставлен в показательных целях. Обычно допрашиваемые начинали говорить, лишь взглянув на орудия и выслушав, для чего что служит. И даже теперь, когда приходилось изымать сведения у пленников, Ансгар и Сердик не считали нужным вводить в действие пыточный арсенал. Достаточно хорошего бичевания во дворе официи. Кочевники, какие они ни есть дикари, почитали себя выше свободных граждан и верили, что пороть можно только рабов. Так что ломались они не от боли, а от унижения.

– Свет бы надо зажечь, – заметил Сердик. – А то я усну совсем.

– Это моя забота, господа, – отозвался Ротескальк. – Садитесь пока, а я все необходимое приготовлю.

– А это ничего, что убогий все увидит?

– Так даже лучше. – Жрец не пояснил, что он имеет в виду.

Официалы опустились на скамьи в углу. Ротескальк поставил на пол сумку и начал извлекать из нее какие-то предметы.

Первым оказался кусок мела, которым жрец очертил круг на полу. Ансгар собрался было сделать ему замечание за то, что пачкает пол в казенном помещении, но передумал. Тут порой сквернили кое-чем похуже мела, поэтому пол в допросной часто мыли.

По всей окружности Ротескальк начертал какие-то значки и расставил на них извлеченные из сумки светильники, числом девять. Немой, стоя в стороне, смотрел на его действия без всякого интереса. Затем жрец прочертил мелом линии от каждого знака и, соответственно, светильника.

Внезапно Ансгар догадался, на что это похоже. Не круг, а колесо. Один из главных священных символов. И линии – не линии, а спицы. Но тогда светильников должно быть семь – по числу богов, либо десять – с добавленными Сердцами Мира, либо по числу месяцев в году.

Вопросов он задавать не стал – жрец должен знать, что делает.

Ротескальк без всякой брезгливости взял чумазого мальчишку за руку и завел его в круг. Поставил на середину, туда, где сходились линии.

– Стой здесь, мальчик. Понимаешь меня?

Немой, как и положено немому, не ответил. На миг показалось, что он еще и глух – по крайней мере, его битая рябинами физиономия никак не отразила того, что он слышал Ротескалька. Однако с места он не двинулся.

Ротескальк произнес, полуобернувшись:

– Господа, обращаюсь к вам с просьбой. Вы можете смотреть и слушать, но, ради всех богов, не вмешивайтесь в происходящее. Иначе могут быть неприятные последствия.

– Это угроза? – осведомился Ансгар.

– Просьба, не более.

Жрец выкресал огонь (не достал его из воздуха, как это, говорят, умеют делать чародеи) и стал зажигать светильники. Один за другим. Ансгар отметил, что язычки пламени имеют разный оттенок. Сообразил: в масло для светильников что-то подмешано, да и фитили сделаны из разных материалов. Вот в чем дело: светильники содержат какие-то дурманные вещества! Скорей всего, в небольших дозах, но в определенном сочетании они оказывают нужное воздействие на человека, находящегося в середине круга. Поэтому Ротескальк и просил их не вмешиваться – не хотел, чтоб официалы надышались дурью.

А говорят – сила, святость… Хотя метод способен оказаться вполне плодотворным… но лишь в том случае, если мальчишка действительно притворяется. Правда, достаточно уже выяснить, притворяется он или нет.

Занятый своими соображениями, Ансгар не сразу уловил, что Ротескальк выговаривает некие слова. Что за слова, понять куратор не мог, хотя знал с полдюжины языков, не считая диалектов. На знакомые ему молитвы и взывания к богам это похоже не было. Либо совершеннейшая галиматья, которая совокупно с дурманным дымом должна сбить с толку (а жрецы-то наши прибегают к методам, сходным с теми, что в ходу у степных шаманов), либо это язык настолько древний, что значение его слов позабылось.

Произносил Ротескальк свои заклинания, не стоя на месте, а размеренно шагая вдоль горящих светильников. Странно – чем ярче они разгорались, тем темнее, казалось, становилось в комнате. Как будто пламя вбирало в себя весь остальной имеющийся свет. Безусловно, это все иллюзия, игра на контрастах, на это и расчет, чтоб смотрящий совсем потерялся. И мальчишка наверняка растерян – он стоит, понурившись, опустив голову, посреди колеса.

Да, это не круг – колесо, наподобие тех, что зажигают на башнях в ночь Оборота, когда один год сменяется другим. Огненное колесо во тьме… почему же так темно, сейчас не ночь, а день… и кажется, что Ротескальк не обходит колесо – он неподвижен, а колесо сдвинулось. Оно вращается и вращается, описывая огненные полосы в воздухе, окружая пленника, заключенного внутри, пламенной стеной, завораживая, заморачивая, лишая силы воли, подчиняя тому, кто управляет движением колеса.

Все-таки надышался, Привратник меня побери, все-таки поддался этой отраве. Ничего, в службе спокойствия учат приемам самоконтроля. Ансгар задержал дыхание, потом встряхнулся, сбрасывая наваждение, ухватил за плечо подавшегося вперед Сердика. Теперь он точно видел – колесо не висит в воздухе, светильники стоят на полу, как стояли, нет никакой огненной преграды, мешающей немому выйти из круга. Ты ничего не добился, жрец, твои фокусы могут подействовать только на испуганных простолюдинов, но если перед нами всего лишь испуганный простак, к чему было все это представление?