Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Что меня озадачило, так это то, каким образом старик Поттер нас раскусил. Наш защитник работал слабовато и испортил все дело, но он мне вот что рассказал. Он сказал, что, когда я включал и выключал оба выключателя, в радио были явственно слышны четыре далеких щелчка. Морсон возомнил себя таким умником — и дождался, что в доме больше никого не было, и кухарку-то мы выследили, что она ушла. Но вот именно это нас и сгубило. Если бы в доме кто-то еще был, старик Поттер решил бы, что это кухарка включает свет в верхней комнате, где он держал свои серебряные безделушки, которые ему были без надобности, и тогда бы я не оказался в этой душной камере, где, как мне сказали, я проведу ближайшие три года, и все это из-за Морсона, который наобещал мне, что нас нипочем не поймают.

Я не могу этого доказать. Я все очень тщательно обдумал, обсудил с адвокатом заключение судмедэксперта, не объясняя, зачем это мне на самом деле надо. Я перебрал все аргументы, с которыми мне предстоит иметь дело, и по долгому размышлению я решил не давать никаких показаний, в крайнем случае — самые минимальные. Это значит, придется признать, что мой приятель Эллаби Метик покончил жизнь самоубийством, и скорее всего — в состоянии временного помешательства. Если меня все же вызовут, мне нужно постараться убедить их, что он находился в состоянии чрезмерного душевного расстройства. И это все, что я могу для него сделать. Знаю, что мне предстоит присягнуть в своей правдивости. Но какой в ней прок, если все равно никто не послушает? Скорее меня самого сочтут помешанным. А произошло на самом деле вот что.

Эллаби Метик и я были членами шахматного клуба Отбери. Клуб сей не то чтобы кому-то известен за его пределами, так же как и наш укромный уголок Отбери. Летними вечерами в арендованном школьном классе в тот час, когда умолкали все дрозды, мы начинали игру и продолжали, пока в ветвистых зарослях на отрогах дюн не принимались свистать соловьи. Метик жил в миле с одного края Отбери, а я — чуть подальше, с другого. Как правило, за редкими исключениями, я у Метика выигрывал. Но это не мешало ему приходить играть со мной, когда я его звал. Он переживал свои поражения со стоической покорностью. В шахматном клубе Отбери было не так уж много других членов, поэтому в основном мы играли друг с другом. И вот однажды вечером, придя после прогулки по гребням дюн в наш крошечный школьный класс, я застал там Метика, который против своего обыкновения не сидел за партой перед шахматной доской, а бросился ко мне со словами:

— У меня есть одна штука, с которой тебе не совладать!

— Шахматная задачка, что ли? — спросил я.

— Нет, — ответил он. — Пойдем, увидишь. Она у меня дома. Заодно и поужинаем.

Я еще не успел ответить, как он ринулся прочь из класса, увлекая меня за собой, не в буквальном, конечно, смысле, но примерно с таким же результатом.

— И что же это? — спросил я, пока мы брели овечьими тропами по гребням дюн. Но Метик был слишком возбужден, чтобы внятно что-либо объяснить, единственное, что я понял, будто это какая-то машина, которую я непременно должен увидеть.

Он жил бобылем, в собственном домике, разве что прислуга к нему ходила прибираться. Но готовил он сам. У него были выгодно вложенные сбережения, но что-то заставило его принять решение не держать сбережений, он изъял деньги и год за годом тратил их на свои нехитрые нужды, пока однажды не надумал примерно тысячу фунтов потратить на шахматы, по той простой причине, что шахматы доставляли ему наибольшее удовольствие. Я тогда его спросил:

— Но каким образом, объясни ты мне, возможно истратить на шахматы тысячу фунтов?

— Машина, — ответил он.

— Машина? — повторил я.

— Да, — сказал он. — Которая играет в шахматы.

— Машина? — снова спросил я.

— Да, — сказал он. — Не слыхал о таком?

И тут я припомнил, что существует такая машина, которая якобы способна немного играть в шахматы, и уточнил у Метика, об этом ли речь.

— О да, — ответил он. — Поначалу это была примитивная штука. А потом ее серьезно усовершенствовали. Моя машина уложит тебя одной левой.

— Любопытно было бы взглянуть, — сказал я.

— Я тебе ее покажу, — сказал Метик.

— А она умеет разыгрывать только стандартные дебюты? — спросил я.

— Нет, — ответил он. — Она играет странные дебюты.

— Не думаю, что она у меня выиграет, — сказал я, — если не знает стандартных дебютов.

— Выиграет еще как, — сказал он. — Ее дебюты нашим не чета.

Понятное дело, все это показалось мне бредом, и напрасно я с ним спорил. Не надо было, подумал я, потому что все сказанное мной и так выплывет в игре, в более явной форме, чем я мог бы это изложить. К тому же шахматисты спорят редко, как и боксеры-тяжеловесы, которые при встрече вовсе не спешат врезать друг другу по физиономии. Для этого ведь есть ринг.

Итак, в тот летний вечер, миновав крошечный садик, мы вошли в дом Метика, и там в гостиной я увидел эту странную машину. Вначале я подумал, что это очень модный радиоприемник, но тут же вспомнил, зачем он меня сюда притащил. Два длинных коленчатых рычага из гибкой стали покоились перед машиной. Должно быть, их нужно именно два для рокировки, потому что для чего это еще может понадобиться, я додуматься не смог. И спросил Метика.

— Все гораздо проще, — объяснил он. — Они должны дотягиваться до любой части доски, и один из них используется для изъятия съеденных фигур.

Но я уже потерял интерес к этим стальным рукам, ибо заинтересовался поразительным металлическим мозгом, анализировавшим каждый ход и производившим расчеты, которые, как я вскоре убедился, не шли ни в какое сравнение с моими. Метик без промедления усадил меня перед столом, где стояла шахматная доска с квадратами из самшита и эбенового дерева, а в каждой клеточке было небольшое отверстие, чтобы вставлять фигуры с металлическим штифтом. А что за клубки проводов тянулись под деревянными клетками, я не имел и не имею понятия.

Лежащий передо мной огромный мозг был скрыт, подобно человеческому, правда, вместо черепа и кожи, здесь была панель из дерева грецкого ореха. Но мой слух подсказал мне, что под ней скрывается нечто замысловатое, это я почувствовал с самого первого хода по внезапно возникшему слабому гудению, как будто бесчисленные провода напевали что-то себе под нос, и потом, после каждого моего хода, нота этого напева вдруг менялась, и я понимал, что со мной сражается какая-то активная и живая штука, которая думает над поединком так же напряженно, как и я. Хотелось взглянуть ей в лицо, но этому препятствовала полированная панель из дерева грецкого ореха. Так странно было сидеть супротив активного мощного интеллекта, не имея возможности взглянуть ему в лицо или в глаза, упираясь взглядом в гладкую деревянную панель. Если б только я мог угадать его характер, как это иногда получается с человеческими существами, которых всегда выдают тонкие и длинные руки. У этой машины из атлетически гибких плеч отходили сразу девять рук, шириной не более вилки, но чрезвычайно чувствительных. Этими руками машина передвигала фигуры или хватала те, что были съедены.