Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Потом он показал избирателю прошлогодние высохшие колючие стебли и объяснил ему, в каком направлении дует ветер, вот уже миллион лет прилетающий к холмам с моря; он рассказал, какие штормы обрушиваются на корабли, и как они называются, и где возникают, и какие морские течения ведут они следом за собой, и о том, куда улетают ласточки. Он говорил о том, каким станет холм, где они сидели, когда придет лето, какие тогда распустятся цветы, и какие будут летать разные бабочки, и летучие мыши, и стрижи, а еще поведал о сокровенных мыслях, которые таит человек в глубине своей души. Он вспомнил историю старой ветряной мельницы, стоявшей на склоне холма, и рассказал, как горевали соседские ребятишки об одном старом чудаке, который на днях умер. И пока он все это говорил, а морской ветер овевал это высокое уединенное место, из головы избирателя незаметно стали улетучиваться те бессмысленные слова, которыми она так долго была набита: «подавляющее большинство», «победа в борьбе», «терминологические неточности», и еще вонь керосиновых ламп, висевших в душных школьных классах, и цитата из речей античных ораторов, где слова были такие длинные. Они уходили, хотя и медленно, и так же медленно стал открываться взору избирателя бескрайний мир и удивительное чудо моря. А день шел на убыль, наступал зимний вечер, спустилась ночь, и море совсем потемнело, и приблизительно в то время, когда звезды вышли посмотреть сверху на наши мелочные житейские дела и заботы, избирательный участок в городе закрылся.

Когда они вернулись, суматохи на улицах уже не было; темнота скрыла яркий глянец предвыборных плакатов; а прилив, узнав, что городской шум затих, стал рассказывать старую сказку о вечных тайнах моря, которую он слышал в юности, ту самую, что рассказывал он плывшим вдоль берега кораблям, а они привезли ее по реке Евфрат {25} 25 Евфрат — река в Турции, Сирии и Ираке, самая крупная в Западной Азии. в Вавилон еще до падения Трои.

Я осуждаю поступок моего друга-поэта: каким бы одиноким он себя тогда ни чувствовал, ему не следовало мешать другому человеку отдать свой голос на выборах (что является долгом всякого гражданина). Впрочем, теперь это не так уж важно, и я, наверное, поторопился с осуждением: дело в том, что этот проигравший на выборах кандидат то ли из-за безденежья, то ли потому что окончательно сошел с ума, даже не пожертвовал денег на единственный в городе футбольный клуб.

— Почему ты не танцуешь и не радуешься вместе с нами? — спросили у одного тела.

И оно поведало свою печаль. Оно сказало:

— Я связано с жестокой и беспощадной душой. Она тиранит меня и не дает покоя, не позволяет мне танцевать с себе подобными и заставляет делать свою ужасную работу; не разрешает заниматься приятными мелочами, которые доставляют радость тем, кого я люблю, а заботится лишь о будущем, когда выжмет из меня все и оставит на корм червям. Притом требует признательности от тех, кто меня окружает, и так горда, что не принимает менее того, что требует, а потому те, кто могли бы быть добры ко мне, меня ненавидят.

И бедное тело ударилось в слезы.

А ему сказали:

— Ни одно умное тело не тревожится о своей душе. Душа столь мала, что не может управлять телом. Тебе следует больше пить и курить, пока она не перестанет тебе докучать.

Но тело, продолжая рыдать, ответило:

— С моей душой нелегко справиться. Я ненадолго усмирило ее пьянством. Но она скоро оправилась. И теперь скоро опять возьмется за меня!

И тело отправилось в постель в надежде отдохнуть, потому что его клонило в сон от выпитого. Но не успел сон сморить его, как, приоткрыв глаза, оно увидело, что его душа сидит на подоконнике, освещенная туманным светом, и смотрит на улицу.

— Подойди сюда, — сказала тиранка-душа, — и выгляни на улицу.

— Мне надо поспать, — ответило тело.

— Но улица так прекрасна, — страстно возразила душа. — Ее наполняют сны сотни людей.

— Я занедужило от бессонницы, — сказало тело.

— Это неважно, — ответила душа. — Таких, как ты, на земле миллионы, и миллионы еще придут вам вослед. Сны человеческие витают над землей. Они пролетают над морями и волшебными горами, над запутанными тропами, что проложили им их души; под звон тысячи колоколов вступают в золотые храмы; следуют освещенными бумажными фонариками улицами, вдоль которых стоят дома с маленькими слепыми дверями; находят путь в каморки ведьм и замки колдунов; с помощью своих чар пробираются через горы слоновой кости — там, где по одну сторону лежат поля их юности, а по другую расстилается блистающая долина будущего. Встань и запиши то, что видят во сне люди.

— А какая награда ожидает меня, — спросило тело, — если я запишу то, что ты велишь?

— Никакой, — ответила душа.

— Тогда я буду спать, — сказало тело.

А душа принялась напевать странную песенку, что пел один молодой человек из сказочной страны, когда проходил через золотой град (который охраняла огненная стража), зная, что там его жена, ибо еще в детстве предвещено было ему, что когда пронесутся здесь не начавшиеся еще далеко в неведомых горах жестокие войны, несущие с собой жажду и тлен, суждено ему вновь прийти в этот град, и вот он пел эту песню, минуя врата, а теперь уже тысячу лет он мертв, и он, и его жена.

— Я не могу заснуть из-за этой ужасной песни! — крикнуло тело.

— Тогда делай, что тебе приказано, — ответила душа.

И тело снова неохотно взялось за перо. А душа, глядя в окно, весело заговорила:

— Прямо за Лондоном высится гора, состоящая наполовину из хрусталя, а наполовину из тумана. Туда устремляются сновидцы от шума машин. Поначалу они едва могут видеть сны из-за грохота, но к ночи он утихает и прекращается совсем. Тогда сновидцы встают, карабкаются вверх по сверкающей горе и на ее вершине находят галеоны снов. Отсюда одни направляют паруса в сторону востока, другие плывут на запад, кто держит путь в прошлое, а кто в будущее, ибо галеоны эти преодолевают как годы, так и пространства. Но чаще всего разворачивают парус к прошлому, в его старинные гавани, куда давно проложили путь корабли сновидцев, подобно тому как купеческие суда проторили торговым караванам дорогу к берегам Южной Африки. Я вижу, как даже сейчас галеон за галеоном поднимают якоря; звезды блестят над ними; они покидают пределы ночи, врезываясь килем в сумерки памяти, и вскоре ночь остается далеко позади, виднеясь черным облаком, смутно освещенным звездами, будто низкий берег какой-то земли, окропленный огнями гавани.

Сидя у окна, душа описывала сон за сном. Она рассказывала о тропических лесах, что видели несчастные, которые не могли выбраться из Лондона, — эти леса чудесным образом возникали благодаря пению какой-то птицы, пролетавшей в пугающую неизвестность. Душа видела стариков, легко танцевавших под мелодию дудки, на которой играл эльф — то были прекрасные танцы с прелестными девами, они длились всю ночь на залитых лунным светом фантастических горах; она слышала дальнюю музыку сверкающих песен; она видела бледный яблоневый цвет, опадавший, может быть, тридцать лет; она слышала старые голоса — блестя на щеках, лились старые слезы; скрытая мантильей и с венцом на голове на южных холмах сидела Любовь — и душа узнала ее.