Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Один за другим рассказывала она сны, дремавшие на улице, время от времени она останавливалась, чтобы растормошить тело, которое трудилось медленно и тяжело. Его замерзшие пальцы двигались из последних сил, но душе не было до этого дела. И так истекала ночь, покуда душа не услыхала звенящих шагов утра, приближающихся с востока.

— Теперь посмотри на зарю, ненавистную сновидцам, — сказала душа. — Паруса света забелели на этих непотопляемых галеонах; моряки, что направляют их, ускользают в свои сказки и легенды; с отливом суда уходят в иное море, чтобы, схороня там свои бледные тени, вернуться вместе с приливом назад. Вот уже солнечные лучи заблестели в заливах за востоком мира; боги увидели их из дворца сумерек, который построили над восходом; они греют руки над его светом, что струится сквозь блистающие своды дворца, прежде чем достигнет мира; здесь все боги, которые когда-либо были, и все боги, которые будут когда-либо; они сидят там поутру, поют и славят Человека.

— Я окоченело без сна, — сказало тело.

— У тебя впереди целые века сна, — ответила душа, — но теперь тебе спать нельзя, потому что я увидела зеленые луга с пурпурными цветами, странно пламенеющими на великолепной траве, и стада белоснежных единорогов, резвящихся там, и реку с плывущим на ней сверкающим галеоном из чистого золота, следующим от одного неизвестного острова к другому, чтобы донести песнь от Короля Холмов Королеве Чужедалья. Я спою тебе эту песнь, а ты запишешь.

— Я трудилось на тебя много лет, — сказало тело. — Дай мне отдохнуть хотя бы одну ночь, я устало смертельно.

— Что ж, иди отдыхай. Я сама устала от тебя. Я ухожу, — ответила душа.

И она поднялась и ушла, мы не знаем куда. А тело осталось лежать на земле. И на следующий день ровно в полночь призраки мертвецов вышли из могил приветствовать это тело.

— Ну вот, наконец ты свободно, — сказали они новому товарищу.

— Да, теперь я могу отдохнуть, — сказало тело.

Оставив позади сырые экваториальные долины, где распускаются огромные орхидеи, где жуки размером с кулак садятся на растяжки палаток, а светлячки реют в ночном мраке точно живые звезды, путешественники три дня упорно продирались сквозь кактусовые заросли и наконец достигли обширных равнин, где обитают быстроногие бейзы. {26} 26 Бейза — восточноафриканский подвид антилопы орикс.

О, как же они были рады, когда вышли, наконец, к колодцу, где до них побывал только один белый человек, — к колодцу, известному меж туземцами как лагерь бваны {27} 27 Бвана — господин (на языке суахили). Хублы, — и нашли там воду.

Этот колодец находится на расстоянии трехдневного перехода от любого другого водного источника, поэтому когда три года назад бвана Хубла, мучимый жестокой лихорадкой и разочарованием (ибо колодец оказался сух), добрался сюда, он решил, что здесь и умрет, а в этой части света подобные решения нередко оказываются фатальными. Впрочем, умереть бвана Хубла должен был уже давно, и только непоколебимая решимость и сила характера, которые так удивляли носильщиков, поддерживали его, не позволяя остановить караван.

Когда-то у него, наверное, были самые заурядные имя и фамилия, какие и по сию пору можно прочесть на вывесках над десятками лондонских лавочек, но они давно забылись, и теперь отличить его от других мертвецов можно только по имени «бвана Хубла», которое дали ему кикуйю. {28} 28 Кикуйю — народ, живущий в центральной части Кении.

Несомненно, он был человеком суровым и опасным — человеком, авторитет которого был столь велик, что его продолжали бояться, когда он уже не мог удержать в руке хлыст-кибоко {29} 29 Кибоко — хлыст из шкуры бегемота. и когда все носильщики знали, что он умирает; даже сейчас, когда бвана Хубла давно мертв, его имя по-прежнему внушает кикуйю страх.

Несмотря на то что лихорадка и палящее экваториальное солнце ожесточили нрав бваны Хублы, ничто не могло совладать с его могучей волей, которая не позволяла ему сдаться и которая до самого конца налагала отпечаток на все вокруг — да и после конца тоже, как говорят кикуйю. Какими же могучими должны были быть законы в стране, изгнавшей бвану Хублу, какая бы страна это ни была!

Утром того дня, когда двоим путешественникам предстояло достичь лагеря бваны Хублы, все носильщики явились к их палатке и стали просить дау. Дау — это лекарство белых, которое лечит от всех недугов, и чем отвратительнее оно на вкус, тем лучше. Сейчас дау понадобилось носильщикам, чтобы отгонять злых духов, потому что экспедиция уже приблизилась к тому месту, где умер бвана Хубла.

А белые дали им хинина.

К закату путники добрались до лагеря бваны Хублы и нашли там воду. Если бы воды в колодце не оказалось, многие из носильщиков умерли бы, и все же никто особенно не радовался, ибо слишком мрачным выглядело это место; обреченностью веяло от него, и казалось, будто даже в здешнем воздухе витает нечто невидимое и зловещее.

И как только были разбиты палатки, туземцы снова пришли к путешественникам просить дау, которое должно было защитить их от грёз и видений бваны Хублы, ибо, как утверждали носильщики, грёзы эти оставались здесь даже после того, как последний караван унес мертвое тело назад, к границам цивилизованного мира; это было сделано для того, чтобы доказать белым — никто не убивал этого человека, ибо белые могли и не знать, что никто из местных жителей не осмелился бы поднять руку на бвану Хублу.

И путешественники дали носильщикам еще хинина, но поскольку в большом количестве это лекарство действует угнетающе, вечером у костров не слышно было веселых бесед, когда все говорят одновременно и хвастаются, кто однажды сколько съел мяса да сколько у кого скота. Угрюмое молчание царило в тот вечер и у лагерных костров, и под маленькими парусиновыми тентами. И носильщики объяснили белым путешественникам, что город бваны Хублы, который он вспоминал до последней минуты и в котором, как считали кикуйю, он когда-то был королем, город, о котором он томился и тосковал, до тех пор пока его грёзы не заполнили собой все пространство вокруг, — этот-то самый город вдруг обступил их со всех сторон, и они очень испугались, ибо это был весьма странный город; и, сказав так, они потребовали еще дау. И двое путешественников снова дали им хинина, ибо на лицах носильщиков они разглядели неподдельный страх и испугались, что те могут разбежаться и оставить их одних в этом странном месте, которого они и сами начинали бояться, хотя и не могли бы объяснить — почему. И по мере того как вечер постепенно превращался в ночь, их предчувствия становились все сильнее, несмотря на то что путешественники выпили почти три бутылки шампанского, припасенные для того дня, когда кто-нибудь из них убьет льва.