Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Вот что рассказал впоследствии каждый из них, а носильщики подтвердили, хотя кикуйю, надо заметить, всегда говорят то, что, как им кажется, белые желают от них услышать.

Оба путешественника уже легли и пытались уснуть, но это им никак не удавалось, ибо зловещие предчувствия одолевали их со все большей силой. Стояла полная тишина; даже вой гиен, напоминающий жалобы проклятой души, — а это самый тоскливый звук, какой только можно услышать в дикой природе, — отчего-то стих. Наступала ночь, и близок уже был час, в который три или четыре года тому назад бвана Хубла скончался, не переставая грезить и бредить о своем городе. Внезапно среди тишины послышался негромкий звук; сначала он был похож на шорох ветра, потом — на звериный рык, и наконец оба путешественника услышали шум моторов многочисленных автомобилей и автобусов.

А потом они увидели — увидели, по словам обоих, отчетливо и ясно — как в глухом и унылом месте, где экватор выползает из джунглей и взбирается на зазубренные вершины гор, вдруг появился огромный город, и это был Лондон.

В ту ночь по всем подсчетам не могло быть луны, но оба твердят, что с неба светили яркие звезды. По вечерам в тех краях обычно поднимаются туманы, окутывая вершины никем не покоренных красных утесов, но путешественники заявляют, что в ту ночь туман, должно быть, рассеялся. Как бы там ни было, оба свидетельствуют, что видели Лондон — и не только видели, но и слышали его гул. И оба клянутся, что Лондон явился им совсем не таким, каким они его помнили, — не обезображенным сотнями лживых реклам, а другим: с величественными фронтонами, с дымоходами, как шпили башен, с утопающими в зелени просторными площадями. Да, он был другим, — и все-таки это был Лондон.

В этом городе уютно мерцали во тьме окна домов, приветливо подмигивали выстроившиеся длинными рядами фонари, и пабы казались веселыми и гостеприимными — и все же это был именно Лондон.

Путешественники обоняли лондонские запахи, слышали лондонские песни, — и в то же время и тот, и другой были уверены, что это не может быть город, который они знают. Должно быть, нечто подобное испытывает человек, который взглянет на незнакомую женщину глазами ее возлюбленного, ибо обоим путешественникам казалось: из всех земных и легендарных городов, из всех грешных и святых мест город, который они видели перед собой, всегда будет самым прекрасным и желанным. Они говорили, что совсем рядом с ними плакала шарманка и пел уличный лоточник; они признавали, что он немного фальшивил и выговаривал слова, как свойственно кокни, {30} 30 Кокни — житель восточных районов Лондона; а также диалект, характерный для низших социальных слоев населения Лондона. и все же оба не сомневались, что в этой песне звучало нечто, чего доселе не было ни в одной из земных песен, и от этого они могли бы заплакать, если бы пробудившиеся в их душах чувства не были слишком глубоки для слез. И оба решили, что тоска, которую бвана Хубла, — этот властный человек, способный одним мановением руки управлять целым караваном носильщиков, испытывал в свои последние минуты, — впиталась в окружавшие лагерь скалы и вызвала к жизни мираж, который не рассеется на протяжении еще, быть может, многих и многих лет.

Я пытался и дальше расспрашивать путешественников, дабы установить, насколько соответствует (или не соответствует) истине их история, однако после долгого пребывания в Африке их нрав несколько изменился к худшему, и они были не расположены к перекрестному допросу. Они не могли даже сказать, продолжали ли той ночью гореть в лагере костры, зато оба в один голос утверждали, что примерно с одиннадцати до полуночи видели вокруг себя лондонские огни, слышали гомон толпы и шум уличного движения и безошибочно узнавали, быть может, чуть подернутые туманом, но все же хорошо знакомые очертания огромного мегаполиса.

И лишь после полуночи видение стало колебаться, зыбиться, терять четкость линий и форм. Шум моторов начал стихать, голоса звучали все отдаленнее и наконец смолкли совсем, и прежняя тишина воцарилась там, где, чуть мерцая, таял величественный мираж. И в этой тишине огромный носорог с фырканьем прошел на водопой туда, где только что видна была Пикадилли {31} 31 Пикадилли — одна из самых широких и оживлённых улиц в историческом центре Лондона — Вестминстере. Пролегает от площади Пикадилли на востоке до Гайд-парка на западе. и парадное крыльцо Карлтон-клуба. {32} 32 Карлтон-клуб — самый старый, самый элитарный и самый значительный из консервативных клубов. Был учрежден в 1832 г. Расположен в прекрасном георгианском здании в одном из самых аристократических районов Лондона, Сент-Джеймсе.

Обязанности сельского почтальона порой заставляли Амуэля Слеггинса заходить намного дальше его родной деревушки Отфорд-на-Пустоши — за самый последний коттедж на длинной деревенской улице, на большую, унылую равнину, где стоял дом, в котором никто никогда не бывал; буквально никто, если не считать живших там трех угрюмых мужчин, молчаливой супруги одного из них да самого Слеггинса, который отправлялся туда раз в году, когда на почту приходило из Китая странное письмо в зеленом конверте.

Это письмо, адресованное старшему из трех угрюмых мужчин, всегда приходило в тот день, когда листья на деревьях начинали желтеть, и Амуэль Слеггинс относил в дом на пустоши конверт с удивительной китайской маркой и отфордским штемпелем.

Ходить в этот дом он не то чтобы боялся — в конце концов, он доставлял туда письма на протяжении целых семи лет, и все же каждый раз, когда лето близилось к концу, Амуэль Слеггинс испытывал неясное беспокойство, а заметив первые приметы подступающей осени, вздрагивал так, что окружающие удивлялись.

А потом наступал день, когда ветер начинал дуть с востока, и над деревней появлялись дикие гуси, которые, покинув морские берега, летели высоко в небе со странным протяжным кличем; и вскоре их караван превращался в тонкую кривую черточку, которая, изгибаясь и крутясь, уносилась все дальше, словно подброшенная чародеем волшебная палочка; листья на деревьях желтели, над болотами вставали плотные белые туманы, солнце опускалось за горизонт огромное и красное, и с наступлением ночи бесшумно подкрадывалась с пустоши осень, а уже на следующий день приходило из Китая загадочное письмо в зеленом конверте.

И когда наступал этот день, уже не боязнь мертвящего холода, которым веяло с пустоши, а страх перед тремя угрюмыми мужчинами, молчаливой женщиной и уединенным домом на отшибе овладевал почтальоном. В этот день Амуэль страстно желал, чтобы среди почты оказалось письмо и в последний коттедж у околицы, где он мог бы задержаться, поболтать о том о сем с хозяевами или просто поглядеть на лица людей, которые каждое воскресенье бывают в церкви, и только потом отправиться через безлюдную равнину к страшной двери странного серого дома, который назывался Домом на пустоши.