Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Это случилось глухой ночью в середине зимы. Пронзительный восточный ветер нес с собой хлопья мокрого снега. Стонала под его ударами высокая сухая трава. Внезапно на унылом пространстве равнины появились два огонька — какой-то человек и двухколесном экипаже в одиночестве пересекал степи Северного Китая.

Он был один, если не считать кучера и загнанной лошади. Кучер сидел сзади в толстой непромокаемой накидке и, конечно, в пропитанном маслом цилиндре, а вот пассажир был одет только но фрак. Он не опускал стеклянного окошка, потому что лошадь часто спотыкалась, к тому же мокрый снег тушил его сигару; спать было слишком холодно, а кроме того под крышей кэба {34} 34 Кэб — в оригинале hansom (хэнсом) — наиболее известная разновидность кэба, назван в честь изобретателя, Джозефа Алоизиуса Хэнсома. Это — двухместный двухколесный экипаж. Изобретатель старался сделать наиболее компактную конструкцию с как можно более низким центром тяжести. Благодаря этим качествам хэнсомовский кэб позволял добиться большой скорости и маневренности. Кучер располагался сверху-сзади. Вожжи пропускались через специальные скобы на крыше. ярко горели на ветру два фонаря. И в моргающем свете висевшего внутри экипажа светильника со вставленной в него свечой пастух-маньчжур, что пас на равнине овец, оберегая их от волков, впервые в жизни увидел фрак. Правда, он рассмотрел его не слишком отчетливо (к тому же фрак был весь мокрый), и все же для него это был взгляд, брошенный на тысячелетие в прошлое, ибо китайская цивилизация намного старше, чем наша, и, следовательно, когда-то давно она, возможно, знала подобную одежду.

Пастух разглядывал фрак совершенно спокойно, ничуть не удивляясь новой, невиданной вещи, — если она действительно была невиданной в Китае, — он смотрел на него неторопливо и задумчиво, и незнакомой нам манере, и, добавив к своему мировоззрению ту малость, которую можно было извлечь из созерцания элегантного экипажа, пастух вернулся к размышлениям о том, насколько вероятно появление нынешней ночью волков, время от времени мысленно обращаясь за утешением к старинным китайским легендам, хранившимся в его памяти именно для таких случаев. А в такую ночь, как эта, пастух особенно нуждался в ободрении. Сейчас он вспоминал легенду о женщине-драконе, которая была прекрасна, как цветок, и не имела себе равных среди людских дочерей; ни один мужчина не смог бы оторвать от нее глаз, несмотря на то, что ее отец был дракон — правда, из тех драконов, что вели свое происхождение от древних богов, и поэтому все поступки женщины-дракона несли печать божественности, совсем как у первых представителей ее племени, которые были святее самого Императора.

Однажды женщина-дракон покинула свое маленькое царство — поросшую травой долину, затерянную в горах, — прошла горными тропами и спустилась вниз, и под ее босыми ногами острые камни на этих тропах звенели, как серебряные колокольцы, — звенели так, словно хотели порадовать ее, и звон этот напоминал позвякивание сбруи на королевских верблюдах, когда они по вечерам возвращаются домой; тогда их серебряные бубенчики тихо и мелодично звенят, и все селяне радуются. Женщина-дракон шла, чтобы отыскать волшебный мак, который рос и растет по сей день, если б только люди могли его отыскать, в степи у подножий гор, и если бы кто-нибудь сорвал такой цветок, все люди желтой расы обрели бы счастье: и они добивались бы победы без борьбы, получали бы достойную плату и наслаждались бы бесконечным покоем. И вот прекрасная женщина-дракон спустилась с гор… и пока в самый холодный и лютый час перед рассветом пастух не торопясь смаковал старинную легенду, во тьме снова сверкнули огни и мимо проехал второй кэб.

Седок в кэбе был одет так же, как пассажир первого экипажа, и хотя он промок сильнее, ибо мокрый снег не прекращался всю ночь, фрак всегда остается фраком. И конечно, на кучере второго кэба тоже были промасленная шляпа и непромокаемая накидка. Когда кэб проехал, тьма вновь заклубилась там, где только что горели его фонари, и снежное месиво занесло оставленные им колеи, и от экипажа не осталось никакого следа, а пастух лишь мимолетно подумал о том, что вот-де он только что видел в этом районе Китая очень красивый экипаж. Впрочем, пастух размышлял об этом совсем недолго, ибо почти сразу вновь погрузился в мир старинных легенд и задумался о вещах более спокойных и понятных.

И ветер, темнота и снег в последний раз попытались пробрать пастуха до костей, и в конце концов он стал стучать зубами от холода, но продолжал думать только о прекрасной легенде о цветах — а потом вдруг наступило утро. И когда из мрака проступили темные силуэты овец, пастух, который теперь ясно их видел, привычно их пересчитал и убедился, что ни один волк не побывал в стаде ночью.

А в бледном свете раннего утра появился третий экипаж; его фонари еще горели, что днем было довольно нелепо. Два ярких световых пятна вдруг возникли на востоке — там, откуда продолжали лететь хлопья мокрого снега; они двигались на запад, и пассажир третьего кэба тоже был одет во фрак.

И маньчжур невозмутимо, без любопытства и уж конечно без изумления или трепета, — но со спокойствием человека, готового лицезреть все, что намерена показать ему жизнь, — простоял на одном месте еще несколько часов, чтобы увидеть, не появится ли на равнине новый экипаж. Снег и восточный ветер не успокаивались, и по прошествии еще часов четырех кэб, наконец, показался. Кучер погонял лошадь изо всех сил, словно хотел с наибольшей пользой использовать светлое время суток; его клеенчатый плащ яростно развевался на ветру, а седока во фраке на неровной дороге немилосердно швыряло вверх и вниз.

Это была, разумеется, знаменитая гонка по многомильному маршруту от Питтсбурга до Пиккадилли — та самая гонка, которая стартовала однажды после ужина от дома мистера Флэгдропа и которую выиграл некий мистер Кегг, кучер достопочтенного Альфреда Фортескью, чей отец, следует здесь упомянуть, Хагер Дармштейн, тот самый, что благодаря жалованной грамоте сделался сначала сэром Эдгаром Фортескью, а затем лордом Сент-Джорджем.

Пастух-маньчжур простоял в степи до вечера, но, убедившись, что экипажей больше не будет, отправился со стадом домой, ибо проголодался.

После долгого пребывания на холодном ветру, под снегопадом, ожидавший его горячий рис казался особенно вкусным. Насытившись, маньчжур в мыслях своих вновь возвратился к полученному сегодня опыту, в подробностях вспоминая увиденные экипажи. От них его мысли спокойно и без напряжения скользнули назад к древней истории Китая — к тем предосудительным временам, которые предшествовали наступлению мира, и даже далеко за них, к тем счастливым дням, когда боги и драконы еще обитали на земле, а Китай был молод; когда же маньчжур раскурил свою трубочку с опием, он без труда направил мысли в будущее и заглянул в те времена, когда драконы снова вернутся.