Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

И поразмыслив, боги послали за своим соглядатаем, который целиком состоит из одних лишь глаз и ног и без конца ходит по Земле, наблюдая за людьми, подмечая их самые незначительные поступки и не упуская ни одного пустяка, ибо ему известно, что сети богов сотканы именно из мелочей. Он замечает и кошку в саду с попугаями, и вора на чердаке, и крадущего мед ребенка, и сплетничающих в кухне женщин, и другие сокровенные дела, что творятся в самой убогой из хижин. И, стоя перед советом богов, соглядатай поведал им об Ап-Арипе и о Мюл-Ки-Нинге, похитившем цветок лотоса; он рассказал, как Ап-Арип срезал стебель бамбука и, сделав лук, подстрелил Мюл-Ки-Нинга, и уточнил, куда попала стрела, а также описал, какая улыбка появилась на лице Ллин, когда она получила цветок.

И боги очень разгневались на Ап-Арипа и поклялись отомстить за Ки-Нинга.

Старейший из богов — тот, что превосходил возрастом саму Землю, — тотчас вызвал гром и, стоя на открытой всем ветрам горной вершине, воздел руки и громко вскричал, оглашая окрестные камни рунами, которые были древнее, чем человеческая речь, и в гневе пел старинные песни, которым научился у морских штормов, когда вершина горы богов была единственным на Земле клочком суши, а потом поклялся, что нынешней ночью Ап-Арип умрет, а вокруг продолжал греметь гром, и богиня Ллин тщетно лила слезы.

Божественные молнии отправились на восток, чтобы покарать Ап-Арипа; они прошли совсем рядом с его домом, но промахнулись. А как раз в это время на улице рядом какой-то спустившийся с гор бродяга пел песни о древних людях, которые, как говорили, жили когда-то в этих долинах, и побирался, прося у дверей горсточку риса или творога; в него-то молния и ударила.

И боги остались этим вполне удовлетворены: их гнев улегся, гром утих, страшные черные тучи рассеялись, а древнейший из богов снова погрузился в вековой сон. И наступило утро, запели птицы, и озарились светом горы, среди которых ясно виднелась неприступная острая вершина — безмятежный дом богов.

Жил когда-то человек, который искал милости богов. Мир и согласие царили тогда над всеми странами, все было спокойно и неизменно, но человек, утомленный этим однообразием, вздыхал по походам и сражениям. В конце концов он решил просить богов исполнить его желание и, представ перед ними, сказал так:

— Боги древности! Мир давно установился и там, где живу я, и в других весьма отдаленных краях, но все мы очень устали от тишины и спокойствия. О, древние боги, даруйте нам войну!

И боги устроили для него войну.

Вооружившись мечом, человек отправился в поход, и это была настоящая война. Тогда он стал вспоминать все маленькие милые вещи, которые знал когда-то, и все чаще задумывался о безмятежных днях, что остались в прошлом, и, лежа по ночам на твердой земле, грезил о мире. И все дороже и дороже казались ему привычные, скучные, но исполненные покоя вещи, какие он знал в дни мира, и тогда, вновь явившись перед богами, человек сказал:

— О, древние боги, все-таки люди любят мир больше. Заберите же назад вашу войну, а нам возвратите мир, ибо из всех ваших благодатных даров мир, конечно, лучше всего!

И человек вернулся в свой безмятежный край, вновь сделавшийся обителью мира и покоя.

Но спустя какое-то время он снова устал от всего, что так хорошо знал и к чему привык, и начал томиться и тосковать о военных шатрах. И тогда он снова отправился к богам и сказал:

— О, великие боги! Нам не по душе мир, ибо дни наши скучны и однообразны; человеку же лучше на войне!

И боги еще раз устроили для него войну.

И опять загремели барабаны, поднялись к небесам дымы лагерных костров, засвистел над пустошами ветер, заржали боевые кони, запылали города и произошло еще много всего, что видят порой путешественники и скитальцы, но по прошествии некоторого времени мысли человека вновь обратились к его мирному дому — к изумрудным мхам на лужайках, к отблескам зари на древних шпилях, к залитым солнцем садам, к цветам в приветливых и светлых лесах, к снам и другим приметам мира.

Тогда человек еще раз пошел к богам, чтобы просить о новой милости, и сказал так:

— О боги! Похоже, и мы, и весь мир вроде как устали от войны и мечтаем о прежних спокойных временах.

И тогда боги забрали войну и дали ему мир.

Но однажды человек крепко задумался и долго беседовал сам с собой, говоря: «Похоже, не стоит мне просить о вещах, которых я желаю и которые неизменно даруют мне боги, ибо в один прекрасный день они могут оказать мне милость, которую потом не захотят взять назад (боги, увы, поступают так достаточно часто), и тогда я горько пожалею о том, что мое желание исполнилось.

Нет, мои желания слишком опасны, и не стоит просить богов о том, чтобы они сбылись».

И в конце концов он послал богам анонимное письмо, в котором написал: «О древние боги! Человек, который уже четырежды беспокоил вас своими просьбами, требуя то мира, то войны, на самом деле относится к богам без всякого почтения: он говорит о них дурно в дни, когда они не могут его слышать, и восхваляет в дни праздников, а также в те специально отведенные часы, когда боги внимают людским молитвам. Не исполняйте же больше желаний этого лицемера и нечестивца!»

А мирные дни все длились и длились, и вскоре, — словно туман над полями, которые век за веком вспахивали поколения людей, — над тем краем вновь поднялся призрак однообразия и скуки. И как-то утром человек в очередной раз отправился в путь и, представ пред богами, воскликнул:

— О боги! Даруйте нам хотя бы еще одну войну, ибо мне хочется вновь оказаться в походе — где-нибудь близ границы, которую наша страна оспаривает у соседней.

Но боги ответили:

— Мы слышали о тебе не очень приятные вещи; говорят, ты ведешь себя весьма скверно, поэтому мы больше не станем исполнять то, о чем ты просишь.

Однажды в известковых холмах в Уилтшире пасмурной октябрьской ночью, когда северный ветер пел, призывая зиму, а сухие листья один за другим срывались с веток и падали на землю, чтобы погибнуть, когда печально кричали совы, один-одинешенек, низко согнувшись под мешком с изумрудами, тяжело шагал старик в рваных ботинках, в промокших, насквозь продуваемых ветром лохмотьях. Если бы вы вдруг оказались там в ту зловещую ночь, то сразу бы заметили, что мешок слишком тяжел для старика. А посветив фонарем в лицо старику, увидели бы усталость и безнадежность, говорившие о том, что не по своей воле он тащится с этим грязным мешком. Когда жуткая ночь с ее пугающими звуками, и холод, и тяжесть мешка замучили старика до полусмерти, он опустил мешок на дорогу и потащил за собой, медленно перетаскивая через камни, словно чувствовал, что настал его последний час, и, что еще хуже, настал, когда он тащит этот проклятый мешок. Тут старик различил рядом с каменистой дорогой большую потемневшую от времени вывеску «Заблудившегося пастуха». Он открыл дверь, пошатываясь, вошел в светлое помещение и рухнул на лавку, не выпуская из рук огромного мешка.