Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Все это предстало бы вашему взору, если бы вы в такую поздноту оказались на этой заброшенной дороге в печальных холмах, огромные и мрачные очертания которых терялись в темноте вместе с печальными осенними деревьями. Но ни вас, ни меня в ту ночь там не было. Я не видел беднягу-старика с мешком, пока он не плюхнулся на лавку на постоялом дворе.

Там был Йон, кузнец, и Уилли Лош, плотник, и Джекерс, сын почтальона. Они налили ему кружку пива. И старик выпил пиво, по-прежнему не выпуская из объятий мешок изумрудов.

В конце концов, они спросили, что у него в мешке. Вопрос явно испугал его, и он крепче прижал к себе мокрый мешок, пробормотав, что там картошка.

— Картошка, — протянул Йон, кузнец.

— Картошка, — повторил Уилли Лош.

Стая черных созданий

И, услышав сомнение в их голосе, старик вздрогнул и застонал.

— Картошка, говоришь? — переспросил сын почтальона. Все трое привстали со своих мест, пытаясь сквозь мокрую мешковину разглядеть содержимое мешка.

И, судя по ярости старика, я должен сказать, что, если бы не жуткая ночь, которую он провел в пути, и не тяжесть, которую он волок издалека, если бы не пронизывающий октябрьский ветер, он сражался бы с кузнецом, плотником и сыном почтальона, со всеми троими, пока не отогнал бы их подальше от своего мешка. И теперь, промокший и усталый, он, тем не менее, дрался, как следует.

Я, без сомнения, мог бы вмешаться, но никто из троих не собирался причинять зло этому пришедшему издалека путнику, их просто возмутила его скрытность, ведь они угостили его пивом; для них это было все равно, что не открыть отмычкой самый простой шкаф. Меня же на привычном стуле удерживало любопытство, оно же не позволило мне вступиться за старика, потому что его скрытность, и ночь, когда он появился, сам час его прибытия, да и вид мешка, все это подсказало мне, что он тащит, задолго до того, как это стало ясно кузнецу, плотнику и сыну почтальона.

Но вот они обнаружили изумруды. Огромные изумруды, величиной больше лесного ореха, и их были сотни и сотни. Старик всхлипнул.

— Ладно, ладно, мы ведь не воры, — сказал кузнец.

— Мы не воры, — повторил плотник.

— Не воры, — подтвердил сын почтальона.

С выражением дикого ужаса старик снова завязал мешок, хныча над своими изумрудами и украдкой поглядывая вокруг, словно то, что его тайна раскрыта, было невероятно страшно. А потом они попросили его дать им по изумруду каждому, всего по одному большому изумруду каждому из них, ведь они угостили его кружкой пива. И, видя, как он, сгорбившись над мешком, вцепился в него пальцами, можно было бы решить, что он жадина, если бы не застывший на его лице ужас. Мне приходилось видеть людей, встречавших смерть с меньшим страхом.

И они взяли по изумруду, все трое, каждый по большому изумруду, а старик безнадежно сопротивлялся, пока не увидел, что три изумруда у него пропали, потом рухнул на пол жалкой промокшей кучей тряпья и зарыдал.

Примерно в это время я услышал далеко на ветреной дороге, по которой был принесен этот мешок, сначала слабый, затем все громче, и громче, стук копыт хромого коня. Чок-чок-чок и стук разболтавшейся подковы, звук шагов коня, слишком слабого для того, чтобы скакать в такую ночь, слишком хромого для того, чтобы вообще его использовать.

Чок-чок-чок. И вдруг старый путник услышал эти звуки, услышал сквозь собственные рыдания, и сразу, вплоть до губ, побелел. Внезапный испуг, заставивший его побледнеть, тут же проник в сердца тех, кто был рядом. Они забормотали, что это была всего-навсего игра, они шепотом принесли извинения и спросили его, в чем дело, но, казалось, не ждали ответа. Слезы старика моментально высохли, сам он не сказал ни слова, только сидел с застывшим взглядом, являя собой живое воплощение ужаса.

Конский топот становился все ближе и ближе.

И, увидев на лице старика это выражение, заметив, как его ужас растет по мере того, как зловещий топот приближается, я понял, что дело плохо. Взглянув в последний раз на эту четверку, я увидел старика, сраженного ужасом, рядом с его мешком, и остальных, сгрудившихся вокруг него и сующих назад эти огромные изумруды, и, несмотря на жуткую погоду, выскользнул с постоялого двора.

Резкий ветер свистел у меня в ушах, а совсем рядом в темноте двигался конь — чок-чок-чок.

Как только глаза привыкли к темноте, я увидел склонившегося к шее коня человека в огромной шляпе, с длинной шпагой в потертых ножнах; медленно приближаясь на своем хромом коне к постоялому двору, он казался чернее ночи. Был ли он владельцем изумрудов, и кто он был вообще, и почему он ехал верхом на хромом коне в такую скверную ночь, я не стал выяснять, а поспешил прочь, в то время как фигура в черном рединготе большими шагами приближалась к двери.

И больше никто никогда не видел ни странника, ни кузнеца, ни плотника, ни сына почтальона.

Мой друг, мистер Дуглас Эйнсли {35} 35 Дуглас Эйнсли (1865–1948) — шотландский поэт, переводчик, критик и дипломат. Был дружен не только с лордом Дансейни, но и с Оскаром Уайльдом, Обри Бердсли, Артуром Конан-Дойлем. уверяет, что эту историю ему как-то рассказал сэр Джеймс Барри. {36} 36 Сэр Джеймс Мэтью Барри (1860–1937) — шотландский драматург и романист, автор знаменитой детской сказки о летающем мальчике Питере Пэне. А история, вернее отрывок из нее, была следующая.

Некто однажды случайно забрел на аукцион, было это где-то за границей, скорее всего, во Франции, поскольку торги велись во франках, и обнаружил, что продавали там поношенную одежду. И влекомый каким-то праздным капризом, он неожиданно для самого себя стал повышать ставку на поношенное пальто. Кроме него в торгах участвовал еще один человек, а он ему не хотел уступить. Цена росла и росла, пока удар молотка не известил его о том, что старое пальто достается ему за двенадцать фунтов. И покидая аукцион, унося с собой пальто, он заметил, что тот, другой претендент глядит на него с яростью.

Вот такая вот история. Интересно, задал вопрос мистер Эйнсли, как развивались события дальше и к чему этот яростный взгляд? Наведя справки в надежном источнике, я выяснил, что того человека звали Питерс, купил он непонятно зачем это пальто и, забрав его из темной низкой аукционной комнатки возле Сены, где заключил эту сделку, отнес на улицу Риволи {37} 37 Улица Риволи — одна из самых длинных и известных в Париже, естественное продолжение Елисейских Полей на восток от площади Согласия. в отель, в котором остановился. В тот же самый день в отеле он осмотрел пальто вдоль и поперек, затем еще внимательней осмотрел его наутро — это было светло-коричневое мужское пальто с разрезом, — и не обнаружил никакого оправдания и тем более веского повода для расставания с двенадцатью фунтами, потраченными на такую поношенную вещь. А ближе к полудню в его гостиную, выходящую окнами на Сад Тюильри, {38} 38 Сад Тюильри — в центре Парижа, в 1-м округе, занимает территорию между площадью Согласия, улицей Риволи, Лувром и Сеной. был препровожден тот самый человек с яростным взглядом.