Ольга Цветкова - Мю Цефея. Делу время / Потехе час

*

Прошли годы.

Несмит часто спрашивал себя, что стоит за стремительным взлетом, расцветом инженерной карьеры, чудодейственными изобретениями и бесчисленными патентами. Способен ли человек его эпохи, пусть даже одаренный, в одиночку изобрести целый дивный новый мир?

Беда была в том, что гениальные озарения, неожиданные инженерные решения и изобретения не были его собственными. Но в этом он не готов был признаться даже себе самому. Когда-то давно он сумел убедить себя, что те далекие события, та жуткая встреча с неведомым изменила его мозг, образ его мыслей. Он предпочитал считать, что чудовища из подземелий замка Дадли лишь изменили, а не заменили человеческий разум инженера Джеймса Несмита холодным рациональным сознанием твари, способной заставлять неживое работать себе на благо. Каким образом неведомые твари могли быть заинтересованы в этих изменениях, он не знал, а догадки его выглядели одна неправдоподобнее другой.

Руины замка Дадли по-прежнему торчали осколком кариозного зуба на невысоком холме, а подступы к нему, некогда утопавшие в зелени леса, безжалостно изменил огненный вихрь промышленной революции. Остатки рощ, и без того жалкие, были совершенно сведены. Повсюду громоздились печи и кузни, отчаянно чадили сотни труб; крошечные лачуги соседствовали с коробами пакгаузов; терриконы угольных шахт чередовались с затопленными впадинами карьеров. Угольная пыль и железный окисел черным снегом покрывали внутренность огромной безобразной чаши.

Но прошедшие годы сделали свою работу и неспешным локомотивом вытащили Несмита из прошлого. Инженер создавал и совершенствовал паровозы, паровые двигатели, насосы, коперы, металлорежущие станки — машины, которые служили людям. Машины, которыми он мог управлять. Но каждый раз, вводя в обиход очередное изобретение, которое должно было заменить собой нескольких рабочих, Несмит остро чувствовал себя слугой дьявола. Каждая воплощенная на бумаге и в металле инженерная находка обрекала все новых и новых рабочих на потерю рабочих мест, а их семьи — на вопиющую нищету.

Замок в лесу остался позади. Но всегда маячил в зеркалах памяти как уродливый контур чего-то необъяснимого и пугающего. Угольные твари с белесыми глазами… Несмит почти справился с этим воспоминанием, почти — потому что, приучив себя не оборачиваться на каждый вздох темноты, он все чаще обращал взор вверх, туда, откуда прибыли эти создания.

Вверх. К каплям расплавленного металла в ковше неба.

Черная страна ночных кошмаров пугала и манила изобретателя.

За два года до своего пятидесятилетия Несмит оставил промышленный бизнес, полностью отдавшись новому хобби.

Астрономии.

В расщелине между обветренных холмов чернел зев шахты. Деревянные перекрытия опасно кренились. Петр, волоча тяжелую кирку, спускался в душный, знакомый мрак. Искромсанные зеленоватые стены источали густой кровавый смрад, который больно царапал горло. В конце каменного коридора в густой чернильной тени кто-то замер, опустив кирку, и хищно уставился на Петра.

Блеклая, невидящая рожа со страшными глазами, словно впитавшими гнилой зеленый цвет породы. И белесые губы неестественно дернулись в подобии ухмылки.

Петр узнал этого человека. Его звали Семен. Неделю назад было объявлено, что он, заключенный номер две тысячи сто тридцать шесть, скончался в лазарете.

Со странным равнодушием Петр наблюдал, как мертвый Семен медленно поднимает кирку и ее острый клюв впивается в камень.

Глядя перед собой в совершенном молчании, Петр всю долгую смену в каменном мешке молился богу, в которого не верил, чтобы ему позволили завтра перевестись в сушилку.

***

По неровной стенке палаты лагерного барака упорно карабкался тонконогий паучок. Вот он вступил в яркий лунный квадрат, вот он на мгновение скрылся в крестовидной тени решетки, прокрался по краю светлого блика и пропал совсем в темноте. «Удивительно, что даже здесь есть законные обитатели, в этой чертовой мертвой земле», — отметил Петр, чувствовавший крайнюю чужеродность человека среди каменных дальневосточных пустошей, где он уже который месяц отбывал наказание вместе с неполной тысячей таких же несчастных.

Казалось, некая недобрая сила нарочно вытравила из этих сизых холмов живое, цветное, понятное сердцу. Одни голодающие пауки остались, да бледный бархатный мох ютился в щелях острых камней. Однако безжизненный край таил в себе опасную тайну. В бесплодных недрах скрывались богатые залежи урана, словно проклятый клад, ждущий злодейских рук. Всего пару лет назад разведка Дальстроя открыла здесь рудники, и невеселые вереницы заключенных были отправлены сюда со всех концов страны.

Самым крупным рудником считался Бутугычаг, в этом мрачном месте с непроизносимым именем трудились и находили свою не самую лучшую смерть несколько сотен заключенных. Год назад чуть севернее Бутугычага нашли еще одно месторождение, зловеще названное Чертовой Пастью. Помельче, но зато руда здесь чище. В эту самую Чертову Пасть и был направлен Петр. Житье здесь оказалось легче и сытнее, чем везде, но слухи об этих местах ходили до того жуткие, что бывалые зеки, повидавшие множество оттенков человеческих страданий, предпочитали погибнуть от пули конвоя, чем стать узниками этого нехорошего места. Петр же был скептиком (вероятно, потому и получил политическую статью), не верил всяким лагерным россказням полубезумных зеков, сам напросился в Чертову Пасть, соблазненный хорошей кормежкой. И теперь, в горькой тишине бессонной ночи, проклинал свою природную недоверчивость и глупое желание сытой жизни.

Утром нестерпимо заболела голова, словно внутри вдруг вылупился злой птенец и теперь противными коготками выцарапывался из черепа. Петр, морщась от настырной боли, выбрался из барака в немилосердную ветреную серость. Его товарищи, почти неразличимые в своих вылинявших робах, пошатываясь, двинулись шеренгой в столовую. Петр встретился взглядом с товарищем по сушилке, номером две тысячи сто семьдесят пятым, сухо кивнул и тут же согнулся пополам от неожиданно яркой вспышки боли. Жестокая птица наконец вырвалась из черепа, и его сознание как будто раскололось надвое, превратив самого Петра в отстраненного наблюдателя собственной муки. К его корчившемуся на обледеневшей скале телу подбежал надзиратель и почти заботливо склонился над ним. Кто-то послал за доктором. Петр с высоты далекого свинцового неба видел, как в кольцо обступивших его заключенных вошел высокий человек в белом халате с торопливо наброшенным сверху бушлатом, поднял его тело за плечи и потащил к лазарету. Затем Петр рухнул в милосердную черноту.