Ольга Цветкова - Мю Цефея. Делу время / Потехе час

Очнулся он в палате без окон, тускло освещенной желтой лампой, в непривычном одиночестве и тепле. Попробовал приподняться с койки, но мир вокруг тошнотворно покачнулся, и багровая волна боли ударила в затылок. Петр глядел в тоскливый потолок палаты, шли часы, из коридора раздавались чьи-то приглушенные стоны, боязливые перешептывания медсестер с неразличимым и потому зловещим смыслом. Наконец Петр услышал уверенные шаги, металлический звон ключей, дверь в его палату отворилась, и из тени коридора в палату вошел врач.

─ Как ваше самочувствие, Петр Иванович? ─ В мягких интонациях врача была искренняя участливость, столь необычная для лагерного обитателя. Тонкая кожа, почти такая же белая, как безупречной чистоты ткань халата, и умные птичьи глаза. Странный он был, врач Юдин, и говорили о нем разное. Он был прислан совсем недавно, и его прибытие зловещим образом совпало с участившимися случаями смертей в Чертовой Пасти. То ли сам доктор в своем неусыпно охраняемом лазарете людей изводил, то ли послан в это злополучное место в качестве святого спасителя по распоряжению руководства ─ все могло быть, одно Петр наверняка знал: никто из лазарета никогда не возвращался. Кроме Семена-мертвеца, который тогда в шахте… померещился.

─ Да как вам сказать, доктор. ─ Петр вздохнул. ─ Помираю вот помаленечку. ─ В голосе слышались какие-то тревожные тонкие свисты. Впрочем, здешняя едкая пыль именно так и начинала убивать, медленно превращая легкие в кровоточащую ветошь.

─ Ну что вы, Петр Иванович, вы еще меня переживете. ─ На скорбном лице доктора мелькнула задумчивая улыбка, будто он по-настоящему верил в эту вежливую ложь. ─ Дайте-ка я взгляну на вас поближе.

Доктор наклонился к самому лицу Петра и неприятными холодными пальцами отодвинул веко, что-то там в глазу рассмотрел нехорошее.

─ Скажите, друг мой, вы хорошо спали в последнее время? Не бывает ли у вас… скажем так, странных видений?

Петр вздрогнул. Он никому не рассказывал про ту смену с мертвым товарищем, скажут — тронулся совсем, еще насильно в чертов лазарет сошлют на опыты во славу отечественной медицины. В общем, пошел Петр вечером к надзирателю, наплел что-то про добавочный паек в сушилке, который бы ему ох как не помешал, ну и перевели его из шахты. Там, в этой самой сушилке, всегда людей не хватало, уж больно скоро тамошние работники уходили на покой.

─ Ну, по правде сказать, сплю я и вправду неважнецки. Да и кто здесь вообще хорошо спит? Чертова дыра!.. Небось вы, доктор, и сами-то полуночничаете? Чай, не дом отдыха.

─ Верно говорите, место недоброе. И все-таки вспомните, вы когда в последний раз засыпали?

Петр задумался. Странно, он и вправду не мог вспомнить точно, когда в последний раз спал. До того однообразны дни… Вышел в седую рань, получил паек, поплелся на работу, сделал норму, вот и все события. Только мучительные приступы кашля становились все дольше и тревожнее, да пыльная роба висела на плечах все свободнее.

─ Вроде бы вчера спал, ─ зачем-то соврал Петр. ─ Сон еще видел.

─ Какой сон?

─ Да вам, поди, расскажи, ─ хихикнул Петр. ─ Амурный сон был, про бабу, значит. Была у меня одна на воле, как бишь ее звали… ─ и тут он запнулся и умоляюще посмотрел на доктора, как будто тот обязательно должен был знать заветное имя неведомой дамочки.

─ Про бабу — это, конечно, хорошо… ─ смущенно произнес доктор Юдин, глядя куда-то в угол. ─ Ладно, Петр Иванович, отдыхайте. Я позже вас еще проведаю. ─ Доктор повернулся к двери и шагнул к двери.

─ Доктор! — окликнул его Петр. ─ Что, лекарства нынче по партбилету выдают? Не будете меня порошками своими пичкать? А то, знаете ли, испорчу вам статистику смертности, хе-хе…

Юдин, не удостоив растерянно улыбающегося Петра ответом, вышел в коридор, запер дверь. Щелкнул выключатель, и Петр остался в оглушительной темноте.

─ Сволочь, ─ прошипел он и тихо заплакал.

Потянулись невыносимые черные часы, пустые, больные, беспокойные.

Утром отворилась дверь, и желтый квадрат света лег на неподвижное, остывшее тело заключенного номер тысяча сто девятнадцать, Петра Ивановича Матвеева. Крепкие руки медбратьев выволокли до странности легкий труп в коридор, бросили на каталку и торжественно покатили в анатомический кабинет доктора Юдина.

***

В беспощадном стальном свете северного полдня тело, бесстыдно распростертое на широком столе, казалось особенно уродливым; белое, словно вываренное в кипятке, холодно блестящее трупной испариной. Шея, запястья и щиколотки были накрепко примотаны ремнями к специальным креплениям. Положено было давно приступить к вскрытию, но врач медлил, он замер в кресле и внимательно наблюдал, как постепенно меняется оттенок кожи, становясь из мраморного фиолетоватым, как еще четче проступают крепкие кости голодавшего тела, как медленно приоткрываются сухие губы с чернильной кромкой. В неприятно длинных пальцах он теребил плохо набитую папироску, и табачный сор падал на колени. Доктор Юдин ждал.

И вот едва заметно вздрогнула грудная клетка. Затем еще раз, уже совершенно отчетливо. Юдин немедленно склонился над телом, едва дыша. Веки трупа дернулись, и мертвец бессмысленно уставился на Юдина малахитовыми глазами, неживыми, словно нарисованными.

─ Итак, Петр Иванович, надеюсь, сегодня вам удалось поспать?

Из мертвого горла выходил страшный неестественный свист, будто из поломанной флейты. Из носа брызнуло что-то багровое и вязкое. Юдин брезгливо отпрянул.

─ Бедный мой друг, что же мне теперь с тобой делать. ─ С этими словами доктор вынул из нижнего ящика стола небольшой серебристый молоточек, похожий на уменьшенную копию шахтерской кирки. Опасливо приблизился к хрипящему телу. Крепко охватил сильной ладонью непослушную бритую голову. ─ Спокойно, Петр Иванович, спокойно. ─ Сверкающее острие хирургического молоточка нацелилось в лоб и вонзилось в центральную точку с мерзким звоном треснувшей чашки. Тело робко дернулось, и голова с бескровной ранкой безвольно склонилась в сторону. — Вот и все, ─ прошептал Юдин, глядя на вымытые ледяным светом холмы за окном.

***

Замысловатый узор клеточных структур мозга пациента в подсвеченном поле микроскопа напоминал изысканно сложную работу абстракциониста. Но никто из этих презираемых представителей дегенеративного антисоветского искусства не способен был вложить в свое полотно столь зловещий смысл. Бесчисленные розовые проводки нервных клеток были опутаны тоненькими едко-зелеными хлыстиками. Покрутив колесико увеличения, доктор разглядывал, как беспокойные изумрудные чешуйки все еще продолжают живое копошение, пожирая друг друга и тут же производя новых пожирателей.