Ольга Цветкова - Мю Цефея. Делу время / Потехе час

— Евгений Геннадьевич, нам нужно поговорить. Отправьте Полину погулять.

Я чувствую, как папины пальцы слабеют и отпускают мою руку.

— Конечно, — сипло говорит он. — Полинка, поиграй во дворе.

Его голос мертв, а лицо становится таким же серым, как стены в подъезде.

Скатываюсь по лестнице, огибаю угол дома и седлаю бревно качелей. Одной здесь неудобно — нужно вдвоем, но я отталкиваюсь от земли и невысоко подпрыгиваю. Меня несет назад, деревяшка ударяется о зарытую наполовину шину и пружинит наверх. Взрослые думают, что я ничего не понимаю, но это не так. Мне страшно. Через открытую форточку на втором этаже слышен разговор.

— Бездарь, ничтожество! — Мамин голос. Она часто ругается, когда думает, что я не слышу. — Ты меня вынудил! Перебиваемся с воды на капусту на твою учительскую зарплату. Я больше так не могу, понимаешь? Ходим в рванье, перед людьми неудобно. Полинке на карусели два месяца откладывали! Ей даже конфетки бабки местные из жалости несут. А стыдно кому? Мне стыдно. Все, надоело!

Папа молчит. Он всегда так делает.

Потом я слышу голос незнакомого дяди, но не могу разобрать слов. Хлопает дверь. Появляется мама. Она обнимает меня, берет за руку, и мы двигаемся к крокодилообразной машине. Я сажусь назад, а мама размещается спереди. Внутри холодно и пахнет мятой, а сиденье такое большое, что ужасно неуютно. Машина урчит, будто переваривает нас троих. Сквозь темное стекло я вижу в окне папино лицо.

«Останови их, пожалуйста, — хочу крикнуть я. — Почему же ты молчишь?»

Ничего не происходит, и мы уезжаем.

Потом мама выходит замуж за дядю Вадима. Мне выдают корзину с розовыми лепестками и кружевное платье, похожее на облако. Фейерверки лопаются в ночном небе, звучит свадебный марш, и белые голуби хлопают крыльями. На следующее утро нас глотает толстый самолет, и вскоре под его брюхом разматывается клетчатая скатерть французских равнин. Эйфелева башня упирает руки в боки, изумрудные Елисейские Поля оказываются мягче ковра, а Микки-Маус в Диснейленде дружелюбен и улыбчив. Американские горки там выше любого дома в нашем городке, и от восторга я почти счастлива.

Только горько, что с нами нет папы.

Потом мы переезжаем в большую квартиру, где можно потеряться, и потолки бесконечной высоты. Здесь у меня собственная комната с ярким паласом, расчерченным серыми полосами автомобильных дорог, и огромный кукольный дом. С папой мы видимся только по воскресеньям с двух до пяти, и чем старше я становлюсь, тем меньше жду этих встреч и тем более неловкими они становятся.

— Смотри, какую Барби мне купили! У нее в наборе настоящая косметичка! — хвастаюсь я на десятый день рождения, пока он мнет в руках дешевого китайского пупса с волосами-леской.

— Завтра я улетаю в английский лагерь в Ирландию. — Мне уже четырнадцать, и мы почти сравнялись ростом.

В старой квартире ничего не меняется, только окна зарастают мутным слоем пыли, а мебель постепенно затирается и дряхлеет. Я ерзаю на отвратительно жестком диване, впивающемся деревянным каркасом в спину, и с удивлением понимаю, что папа кажется мне скучным. Он одинок и по-прежнему преподает географию в четырнадцатой школе, и все разговоры сводятся либо к учебным байкам, либо к скучной морали. Я немного ревную его к ученикам, по его словам, умным, добрым и обстоятельным, хотя сама учусь в элитной гимназии в самом центре.

Меж тем я все яснее понимаю, почему мама ушла от него, и вместе с этим любовь перерастает в обиду. Папа слишком легко отпустил нас и даже не начал бороться, будто мы резко стали ему безразличны. Меня начинают раздражать вечная печаль в его глазах и постоянное согласие. Нужно было сражаться, вцепиться и не отпускать. Вместо этого он предал нас.

В выпускной горячке одиннадцатого класса мы перестаем встречаться. Пару раз я вижу его за забором школы. Он смотрит, будто из-за решетки, но не подходит близко. Это замечает охранник, и вскоре двое милиционеров ведут отца в старый ГАЗ с синей полосой на борту. Я прохожу с подругами мимо и делаю вид, что не знаю его.

На следующий день на кирпичной стене около двери подъезда я замечаю выведенные белым мелом буквы: ПОЛИНА, ПОЛИНА, ПОЛИНА. Очень надеюсь, что это шутка кого-то из одноклассников.

Потом престижный университет в столице, веселая общага, и мы переписываемся через интернет. Редкие звонки на день рождения и Новый год сводятся к набору заученных фраз:

— Как дела?

— Нормально…

Я устраиваюсь на приличную работу, выхожу замуж и развожусь. Детей не случается. Потом умирает мама, и мы видимся на похоронах. Молчим. Странно, но это — наша последняя встреча.

Наконец, меня будит телефонный звонок, и я вижу призрак молодого отца, на котором та самая рубашка в крупную клетку и смешные шорты с бахромой, что были в день нашего похода на американские горки.

***

Вживую призрак не впечатляет: текучий, с нечеткими чертами, он кажется скорее неудачной шуткой воображения, чем духом реального человека. Он вяло топчется около лежащего на лавке тела, глядящего в потолок фургона Службы Упокоения. Призрак спокоен, когда я рядом, и просто смотрит куда-то в стену.

Мы трясемся по неотремонтированным дорогам, а снаружи по тротуарам тянутся те же серые люди, что в детстве, снова загипнотизированные заводским гудком.

Внутри фургона холодно и пахнет густым парфюмом. Труп заштукатурен косметикой так плотно, что кажется прикорнувшим актером японского театра кабуки. Гримеры Службы где-то нашли нужную одежду, и мой взгляд невольно утыкается в тощие волосатые ноги отца, торчащие из затертых шорт.

— Не похож, — говорю я, рассматривая тело. — Кукла какая-то. Разве этого хватит для упокоения?

— Ничего, — отвечает Максим. — Когда призрак вернется в тело, станет лучше. Вы уверены, что нашли нужное место?

— Конечно. Я же вам все рассказала.

— Извините, положено спрашивать. Нам бы хотелось избежать возможных последствий. Эти призраки — ужасно вредные создания и, если вовремя не упокоить, будут пакостить.

— Сколько у меня времени?

— Около часа, потом связь духа с телом начнет слабеть. Да и на жаре трупу будет не очень хорошо. Помните, что ваша цель — американские горки. Парк мы закрывать не стали: призрака смутят безлюдные дорожки и пустые аттракционы. Для него сейчас идет девяносто пятый год, и он должен поверить в реальность происходящего. Воспоминания призраков — странная, фрагментарная штука. Их сознание воспринимает детали, убаюкивается ими, и картина целиком недоступна для них.

— Он не напугает других отдыхающих?

— Позвольте ответить вопросом на вопрос. Вы раньше видели неупокоенных?

— Редко.

— Намного чаще, чем думаете! Большинство посчитает, что это просто немощный старик. Другим — все равно. Третьи — не заметят. Четвертые — ничего не скажут, потому что хорошо воспитаны. А на случай пятых за вами будет присматривать охрана. Возьмите билеты.