Ольга Цветкова - Мю Цефея. Делу время / Потехе час

Мечтательная улыбка вернулась на его лицо, и он запел. Это была красивая, тревожная песня о рыбах, живущих у морского дна, о луне, освещающей воду в предрассветный час и о заветной звезде, хранящей моряков и зовущей их в путь. Я слушал и думал, что не может он, такой родной мне и такой бестолковый, пропасть без толку и что где-то в мире найдется дорога и для него.

Мы отчаялись устроить личную жизнь нашего друга. Тут, мне казалось, проблем быть не должно. Филипп красив, светловолос и голубоглаз, что редкость в нашей жаре. Слегка неуклюж и непрактичен, но девушки любят моряков. Посмотреть на девушку мечтательным взглядом, спеть печальную песню, завязать ей ленту на туфле многослойным морским узлом да упомянуть далекие берега — и никто не устоит. Но он был настолько застенчив с девушками, что в их обществе совершенно терял дар речи.

Один раз, я помню, все уже почти было устроено. Мы засиделись в одном трактире, пили вино и так напились, что друг мой совсем расслабился, развеселился и увлекся беседой с прелестной девушкой. Говорил ей что-то об угловом расстоянии, а она слушала и то и дело заливалась хохотом, а потом положила руку ему на рукав (рубашки, которую я дал ему поносить на вечер). Мы с приятелями переглядывались, и смеялись, и гадали, как обернется дело, а потом один за другим разошлись по домам.

Каково же было мое удивление, когда на следующее утро по пути в отцовскую лавку я встретил Филиппа на нашем обычном перекрестке.

— Не может быть! — воскликнул я. — Ты ночевал дома! Что случилось?

— Прости, — виновато улыбнулся он. — Ты же знаешь: я не могу ночевать в городе.

От досады я чуть не убил его там, на месте.

— Селиться! Нельзя селиться! Нигде в ваших нелепых заповедях не сказано, что нельзя один чертов раз остаться на ночь!

Он вздохнул и потерянно почесал в затылке:

— Ты знаешь, мне всегда казалось, что это и к «остаться на ночь» тоже относится.

— Ты дурак, — рассердился я. — Я не знаю, как тебе помочь.

Он только пожал плечами, и каждый из нас отправился по своим делам.

Однажды утром я проснулся в препоганом настроении. Накануне я много выпил и хотел веселиться до рассвета, но потом отменил все свои планы, оставил друзей, оставил подругу, с которой рассчитывал провести ночь, — а все для того, чтобы в отцовской повозке отвезти Филиппа и Марию, девушку, на которую мы все возлагали большие надежды, в его дом на окраине. Может, хоть так он не помрет в одиночестве!

Там я и заночевал, уставший и злой, сердитый на друга, чью жизнь никак не устроить без таких ненужных фокусов. Я встал и быстро оделся, собираясь уйти поскорее. Хотелось на воздух: голова болела от похмелья и от того, что какая-то яркая звезда (небось эта вездесущая звезда моряков, подумал я сердито) полночи светила мне в окно.

Из комнаты Филиппа не доносилось ни звука. Я тихо прошел по лестнице и отворил входную дверь. Ноги подкосились подо мною, и я схватился за стену, ища равновесие.

— Филипп! — Мой голос сорвался с первой же ноты и перешел в злой, беспомощный хрип. — Филипп! Черт бы тебя побрал!

У порога плескалось море.

Ночные телефонные звонки не предвещают ничего хорошего. Резкий звук выдергивает из сна за шкирку и заставляет шарить руками в поисках мобильника, чтобы поскорее заткнуть кнопкой ответа. Расслабленные голосовые связки судорожно сокращаются и выдавливают только хриплое:

— Да?

— Полина Евгеньевна? — Голос в динамике бодрый и уверенный. — Меня зовут Максим, и я представляю Службу Упокоения. Ваш отец умер.

Ватные мысли ворочаются в голове, медленно подползая к мозговому центру, ответственному за эмоции. Они обволакивают, обтекают и начинают душить, сдавливать, трясти. Отец умер. Почему-то это тяжело осознавать, хотя мы не общались уже много лет. Отчего же тогда я сдавливаю трубку в руке до хруста?

— С вами все хорошо? — Профессиональный и такой вежливый голос из телефона.

— Да, спасибо.

— Не могли бы вы переключиться на видеосвязь?

— Конечно, — отвечаю я, судорожно поправляю волосы, разлепляю глаза и скрываю скомканные простыни за фильтром размытия фона; измятое лицо автоматически разглаживает встроенная в мессенджер нейросеть. — Я вижу вас.

На меня смотрит человек неопределенного возраста: правильное лицо, карие глаза, прическа-бобрик, черный костюм. Участливый, вежливый, безликий, как какой-нибудь агент по недвижимости или продавец автомобилей. Он отводит свой телефон чуть в сторону и показывает просторный белый зал с уходящими высоко вверх глянцевыми стенами, изъеденными разводами отражений. Потом я замечаю металлический стол и холмы укрытого простыней тела: только ступни торчат наружу, худые и костлявые, будто птичьи лапки.

Меня отвлекает голос:

— Присмотритесь. Справа от стола.

Сонный мозг работает туго, и только после этих слов я угадываю в пятне, что раньше казалось игрой света и отражений, человеческий силуэт. Блики светодиодных ламп крупными мазками рисуют в воздухе знакомое лицо. Отец-призрак намного моложе, чем должен быть сейчас. Он такой, каким помнится мне в детстве: высокие скулы, плотные руки, круглый живот. Я узнаю рубашку в крупную клетку и смешные шорты с бахромой. Странно, но отец выглядит даже более живым, чем когда мы виделись в последний раз.

Призрак расхаживает по комнате и крутит головой. Заглядывает под стол, не замечая тела наверху. Проходит через моего собеседника, а потом и сквозь телефонную камеру: белый свет разливается по экрану, и некоторое время, пока матрица восстанавливается, не видно ничего, кроме этого сияния.

— Вы понимаете, Максим, — начинаю я, — мы были не очень близки. Почти не виделись. Он уже практически чужой человек. Почему вы звоните мне? Я не смогу помочь Службе.

— Подождите немного, — отвечает Максим, — сейчас он начнет беспокоиться, и станет все понятно.

Призрак тем временем двигается все быстрее и быстрее, и в струящихся пятнах света уже тяжело различить лицо отца. Яркий огненный контур мечется между стенами, отскакивает, разбивается о поверхности, рисуя в комнате причудливую картину из разноцветных лучей. Потом замирает и, размашисто орудуя рукой, словно рапирой, пишет на белом кафеле.

Камера приближается к стене, и я вижу выведенные слова: ПОЛИНА, ПОЛИНА, ПОЛИНА. Они громоздятся, находят друг на друга и сливаются в хаотичном переплетении.

Максиму не нужно объяснять, что отказ от помощи Службе Упокоения — уголовное преступление. Не нужно взывать к совести. Призрак зовет меня — значит, необходимо откликнуться. Я обещаю собраться как можно быстрее и выехать.