Александра Баркова - После пламени. Сборник

Феанор по-прежнему не отзывался, и Мелькор отправился к нему сам, быстрым шагом, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом. Орки шарахались и жались к стенам при виде стремительно идущего Властелина, за которым один из Повелителей полувёл-полутащил связанного эльфа. В спешке Тёмный Вала забыл распорядиться насчёт Маэдроса, и потому Ирбин, безошибочно определив по выражению лица Мелькора, что того лучше сейчас не отвлекать, молча следовал за ним вместе с пленником.

У дверей комнаты Феанора майа немного поколебался, но всё же решил войти.

Теперь Ирбин увидел то, о чем Мелькор догадался ещё по дороге: Феанор не просто был без сознания. Дело обстояло неизмеримо хуже.

Все эти дни, начиная с первого мало-мальски осмысленного взгляда, Феанор стремился жить . Сначала жить ради того, чтобы не показать Мелькору свою слабость. Потом жить ради того, чтобы предотвратить войну. Жить.

Но возможно ли жить, зная, что твой друг обречён на войну с твоими сыновьями?

Феанор умирал — это было очевидно для Ирбина. Тело нолдора было изранено бичами балрогов, и эти раны опять воспалились, когда исчезла воля, что заставляла срастаться ткани. Бывший ученик Яванны подумал, что он, возможно, отпустил бы такого эльдара. Не стоит поддерживать жизнь в том, у кого нет желания жить.

Мелькор склонился над Феанором, не замечая ничего вокруг. Помощь требовалась немедленно, времени звать целителей не было, а сил после схватки с нолдорами оставалось не так уж много. Вдобавок, в последнее время способности Тёмного Валы к целительству заметно уменьшились.

Но выхода не было. Феанора надо было спасти. Сейчас.

Сначала Мелькор просто передавал нолдору часть своей силы — поддержать угасающую жизнь. Потом занялся ранами: останавливал кровь, сращивал порванные мышцы и сосуды. Материя слушалась Мелькора всегда. Ему полюбилось играть с ней, едва воля его впервые коснулась юного мира, меняя, формируя, даруя жизнь и движение. Тело эльфа было той же материей, и в прежние времена Темный Вала без особого труда поставил бы Феанора на ноги. Теперь же при попытке помочь сила его рассеивалась впустую, и лишь малую толику её удавалось обратить на пользу делу. Мелькор тяжело дышал — казалось, он вязнет в трясине или пытается двигаться сквозь толщу воды. И с ужасом чувствовал: пожелай он разрушить, искалечить или убить — всё получилось бы легко и сразу, почти без усилий. Как получилось землетрясение. Словно проклятые Камни изменили саму его природу… или всё из-за Паучихи?

Неважно. Это — потом. Главное — Феанор.

Боль постепенно расползалась от рук дальше, ледяными иглами впивалась в виски, бежала струйками жидкого пламени вдоль позвоночника. Мешала думать, отнимала силы, которые и без того были уже на пределе.

Всё. Теперь придется отдохнуть. Потом можно будет закончить. Вроде, осталось уже немного.

Мелькор почти упал в кресло. Уронил руки на колени и закрыл глаза, со свистом втягивая воздух сквозь сжатые зубы.

В сущности, бояться Врага я не умел. Наверное, напрасно.

Возможно, причина моего поражения была как раз в том, что я не боялся.

Но так уж вышло.

Я привык слушаться отца, а уж он-то Мелькора не боялся. Маглору при мне однажды сильно влетело за то, что он категорически не желал доверять Тёмному Вале. Я, правда, Мелькору тоже не доверял, но совершенно не собирался демонстрировать это перед отцом. «Раскаявшийся»? — запомнил. И повторил. Феанор доволен, а я душу перед Мелькором распахивать не намерен.

Даже если мой отец делает именно это.

Послушный (больше внешне, чем по сути), я устраивал отца в качестве немого свидетеля. Так что я изрядно насмотрелся на них вдвоём.

Оба всегда в чёрном, увлечённые беседой или работой, они в Амане были заметны за лигу. В Арамане, где всегда темно,— тоже, только замечать надо было не глазами. Они об этом знали, и я довольно быстро понял, что они стараются встречаться как можно меньше, почти постоянно общаясь по осанвэ. Слышать их разговоров я, конечно, не мог; но я же видел, насколько задумчив стал отец после знакомства с Мелькором. Он стал даже прерывать иногда работу (невероятно!): застыл, а в глазах бьется мысль, и никакого отношения к камню и металлу она не имеет.

Я молчал о том, что понял.

Но год от года Мелькор в моих глазах всё больше становился не Врагом и не Раскаявшимся, а просто товарищем отца. Частью нашей нолдорской жизни. Отнюдь не самой приятной, но — равноправной.

Я перестал видеть в нём Валу.

И даже когда случилось непоправимое, я не мог осознать, что наш Враг — Стихия. Я, опередив Карантира с его прославленным пылом и Келегорма с его прославленной быстротой, я! — первым повторил за отцом Клятву… и до сего дня не задумался о том, что мы, эльдар, не в силах её выполнить, потому что мы клялись уничтожить Валу!

Сегодня Враг исцелил меня от моей забывчивости.

Он — невредим.

Уж не знаю, как он сумел уберечься от пары сотен прицельных стрел.

О том, что сталось с моей дружиной, я старался не думать.

Когда меня протащили через Тангородрим, я чуть не рухнул и удержался, как и положено нолдору, на одной гордости: эта сила расплющивала, и не так, как молот плющит металл, а так, как сапогом давят насекомое. Я стиснул зубы.

Потом стало ещё хуже.

А потом была лестница. Вверх.

Она показалась мне бесконечной, и самым невероятным было то, что чем дольше я поднимался по ней, тем легче мне было идти. Словно те жернова, перемалывающие душу, остались внизу.

Мне почему-то вспомнился Форменос.

Меня куда-то втолкнули, я невольно привалился к стене и…

Передо мной был отец. Над ним стоял Мелькор.

Вот тут мне стало страшно.

Отец жив! Но он — в Ангбанде. В руках Врага. Под пытками.

Отец был бледен и, кажется, без сознания. Мне было страшно смотреть на его лицо. На мёртвого Короля смотреть было легче.

Будь проклят ты, Моргот! Возьми меня, делай со мной что хочешь, но пощади отца!!

Не слышит.

Не слышит и, будь уверен, не услышит.

Что он сейчас выделывает с отцом?!

Вот, устал. Устал мучить его!

Я напряг руки, попробовал верёвки на разрыв. Бесполезно. Глупо и пытаться.

Ладно. Есть другой способ.

Отец, нас — двое. И это немало. Я помогу тебе, отец. Пусть у меня связаны руки, но над моим духом не властен никто. У меня много сил; я даже не ранен. Я отдам тебе хоть все мои силы.

Отец…

Я осторожно коснулся его сознания. Он не слышал меня. Ниэнна Милостивая, как же ему больно!

Я начал медленно переливать свои силы в него.

Целителем я не был никогда, так что я не знал, правильно я действую или нет. Но я доверял своим чувствам.

Я бережно воскрешал в памяти те немногие дни, что отец провёл в общении со мной. Те дни, когда он замечал меня, а не просто позволял быть рядом. Каждый тёплый взгляд, каждое участливое слово, обращённое ко мне, я сейчас возвращал ему.