Александра Баркова - После пламени. Сборник

Да-да-да, именно это.

Мы начинаем слушаться его. Исполнять его «просьбы».

Мы превращаемся в его рабов.

Благодарных и сытых рабов.

Рабов, искренне верящих в мудрость господина.

В то, во что превратился отец.

Красивый узор, ничего не скажешь.

Вражий.

Отец, прости меня. Ты уже ослеп, но я ещё зряч. Ты назовешь меня предателем, но, Государь, клянусь тебе — я не предатель! Я верен тебе — настоящему. Не одурманенному Врагом.

И пусть лучше нолдор погибнут в голоде и мучениях, но — они не станут счастливыми слепцами в руках Моргота!

Я отказался сегодня взять Сильмарил — как подачку.

Я преступил Клятву. И Внемировой Мрак — мой удел.

Что ж…

Но я, Маэдрос, сын Феанора, говорю: я не стану тем, чем хочет видеть меня Враг. Что бы он ни делал со мной, как бы ни ломал мою волю, я останусь — собой!

Мелькор появился внезапно — один, без свиты. Неспешно осмотрел пленника, комнату. Уселся в единственное кресло, молча наблюдая за нолдором. Уголок красиво очерченного рта Тёмного Валы презрительно кривился, но в глазах было сожаление. Меж густых бровей залегла сосредоточенная складка — словно Мелькор искал решение трудной задачи. Искал и не находил.

Маэдрос стоял, положив руки на кованый пояс. Хотелось сложить их на груди, но сын Феанора понимал, что этот жест будет чересчур картинным.

Он смотрел на Тёмного Валу спокойно и отстраненно — как, бывало, смотрел в Амане. Только причина для этого спокойствия сейчас была иной: нолдо был предельно собран и готов в любой миг принять удар. От внутреннего напряжения его губы сами собой изгибались в улыбке: так часто бывало с ним, когда приходилось загонять все чувства внутрь.

Маэдрос до сих пор был в кольчуге. Совершенно бесполезной сейчас как доспех, но греющей душу, словно прикосновение дружеской руки.

Мелькор заметил улыбку эльфа, и взгляд его стал тяжёлым. Не будь Маэдрос сыном Феанора, он поплатился бы за дерзость. Впрочем, он едва ли дожил бы до этого момента после всего, что натворил.

— На что ты рассчитываешь, а, Маэдрос? — поинтересовался Тёмный Вала.

Тот непроизвольно усмехнулся:

— Рассчитывать? В моём положении? Мне остается разве что надеяться. На лёгкую смерть.

— Умереть — дело нехитрое,— Мелькор пожал плечами.— Но ты ведь теперь король. Разве судьба твоего народа тебе безразлична?

— А ты стал радетелем о нашем народе с недавних пор.

На сей раз усмешка Маэдроса была вполне осознанной.

— Судьба моего народа.— Он заговорил в своей обычной манере — спокойной, уверенной, убеждающей. Словно и не с Врагом.— Ты мне напрасно показал, что ты сделал с отцом. Потому что иначе бы я сомневался, какую судьбу ты готовишь моему народу, а теперь — я видел это. Я искренне верю, что мой народ тебе нужен живым. Народ мастеров. Ты сам мастер, и я не думаю, что быть господином орков тебе… уж очень приятно. Тебе нужны мы. Тебе нужны мы — безоглядно верящие тебе. И поэтому тебе так нужен мир с нами. И поэтому ты ещё раз хочешь договориться со мной.

Голос Маэдроса зазвучал жёстче:

— И ты солгал мне, когда уверял, что можешь сделать с нами всё, что захочешь. Именно этого ты и не можешь сделать! Ты можешь убить нас — о да, тем способом, который изберёшь. Верю. Ни на миг не сомневаюсь. Но хочешь-то сделать с нами совсем другое! То, что ты сделал с отцом. То, что ты не сделаешь со мной.

Глаза Маэдроса блестели, но голос оставался спокойным:

— И ты совершил ошибку, когда убедил нас в смерти Феанора. Ты называешь меня королём — титулом, на который я дважды не имею права, потому что Королём нашим остаётся Финвэ. Живой или мёртвый. Я даже не Государь — при живом отце. Но ты никогда не сможешь использовать Феанора против нас: мои братья просто не поверят, вздумай ты отправить его к нам или велеть ему воззвать по осанвэ. Как бы он ни склонял их на твою сторону — они не послушают его.

— Да,— невозмутимо согласился Мелькор,— я действительно охотно принял бы ваш народ под свою руку, хотя ты напрасно столь пренебрежительно отзываешься об орках, о которых почти ничего не знаешь. Но ни один мастер не сотворит что-либо действительно стоящее, если его принуждать. Так что я готов выделить вам часть своих владений на юге. В обмен на заключение мира. Ибо я, в отличие от тебя, своих подданных предпочитаю видеть живыми, а не героически павшими в бессмысленной войне. Ты сейчас пытаешься обречь нолдор на гибель, а я, напротив,— спасти и дать им возможность жить и заниматься творчеством, а не убийствами. И кто же из нас двоих больше радеет о твоём народе, м?

— Конечно, ты.— Маэдрос рассмеялся, не разжимая губ (привычка, перенятая многими нолдорами у Оромэ в своё время).— Но ты сейчас проговариваешься и даже не замечаешь этого. Ты говоришь «подданные». Ты хочешь видеть нас под своей властью . А мы на это не пойдём никогда. Даже если бы между нами не стояли смерть Короля и безумие Государя.

Глаза Тёмного Валы жёстко блеснули: засмеявшись, Маэдрос живо напомнил Мелькору давнего врага.

— Ты искажаешь смысл моих слов. Я не говорил о нолдорах как о своих подданных. Я готов предоставить вам независимость. Маэдрос, ты вообще способен воспринимать хоть что-то, кроме своих надуманных страхов? С кем я говорю сейчас: с государем, отвечающим за свой народ, или с мальчишкой-фантазёром, у которого в голове ветер?

— «Надуманных страхов»? — снова усмехнулся Маэдрос.— Видно, смерть Короля придумана мною?! Видно, отец не говорил мне вещи, противоположные его собственным мыслям?!

— Что ж,— Мелькор поднялся, глядя теперь на Маэдроса с высоты своего внушительного роста.— Твой выбор ясен. Только не обольщайся, мальчик. Ты всё равно послужишь моим целям, хочешь ты того или нет. А убивать я тебя не намерен. К чему мне ещё один нолдорский труп?

Сказал и вышел. Пленник остался один.

Никогда не говори: «Хуже некуда». Иначе судьба однажды объяснит: может быть и хуже.

Когда я узнал о смерти отца, о предательстве Мелькора — я думал: предел. Не может быть потерь сильнее.

Наивный.

Тогда мне было, куда стремиться. Тогда я ясно видел путь. Тогда я чётко знал, что я хочу совершить и могу совершить. Тогда на беду я ответил действием.

А теперь…

Вот она — пытка бессилием.

Маэдрос не услышит меня. Прочие — даже не поверят, что это — я. И они пойдут на смерть — ради мести за меня. И я обречен это видеть.

Мелькор, зачем ты заставляешь меня жить? Это жестоко…

И это тело, проклятое тело, послушное рукам Врага, ставшего опять другом, это тело хочет жить, и раны предательски закрываются, не давая мне самого простого выхода, выхода прочь, прочь из тела, прочь из жизни, прочь из этой войны, где не будет победителей, где мой единственный друг будет убивать, убивать против воли, убивать моих детей, где ненависть захлестнет и ослепит всех, и слепая смерть смоет слабых и сильным солью на ранах раздерёт разладом расколотые сердца, и я буду видеть, видеть их гибель, бессильный спасти…