Илья Колупалин - Эхо Погибших Империй

— Бежал? — хмыкнул макхариец. — С чего ты взял, что я именно бежал ?

— Ну... то есть, я хотел сказать...

— Да, я действительно бежал, — внезапно выпалил Сфиро, резким движением откидывая назад свои космы. — Дело в том, что в Макхарии я совершил преступление... преступление, за которое меня приговорили к смерти. Не спрашивай, что именно я совершил, и как мне удалось избежать казни.

— Я думал, от друзей нет секретов... — неуверенно проговорил Нойрос.

Взгляд, которым его одарил Сфиро, мог бы вселить сомнения по поводу того, что они являются друзьями, однако макхариец сдержанно произнес:

— Есть вещи, которые лучше скрыть даже от друзей. Дабы не отягощать их чрезмерно.

— Как знаешь... Расскажи хотя бы, как ты попал в Ревнители. И какие прелести ты находишь, служа в ордене?

— Давай-ка выпьем, Нойрос! И я расскажу тебе... Так вот... Попасть в Ревнители — дело плевое. Главное — уметь саблей махать, не сильно любить рассуждать, ну и не тяготиться совестью, там, и прочим вздором. Какие прелести? Помилуй! Платят жалование — и ладно! Пограбить да поубивать я не большой охотник, хоть и готов с любым в схватке сойтись. А вот выпить я люблю! У вас, сиппурийцев, знатное пойло! Этот кажаб у вас пьют и вельможи и простые трудяги — подумать только...

— Что скажешь о братьях-Ревнителях?

— Братьях? — Сфиро сплюнул. — Не смеши. Больших негодяев в жизни своей не встречал! Чего только стоит Алекто со своим дружком... Кстати! — глаза собеседника Нойроса неприятно сощурились. — Я видел, как ты смотришь на нее! Берегись, друг, эта рыбка крупновата для тебя!

Нойрос лишь язвительно гоготнул, дабы показать, что не принимает слова макхарийца за нечто большее, чем пьяный фарс.

— Не унывай, дружище Нойрос! — макхариец уже находился в изрядном подпитии. — На свете столько баб — сдалось тебе это пугало! Сиппурийки — самые красивые женщины в мире, уж я в этом понимаю! Найдешь еще свою... Но что-то наши рюмки опустели, давай-ка подольем еще...

— Скажи, Сфиро, — проговорил Нойрос после очередного возлияния, — а что ты думаешь о Кайрене?

— Косоглазая сволочь! — беззлобно выпалил поддатый макхариец. — Но не хуже и не лучше остальных. Знатно ты отходил его в первый день! Он тебе это еще припомнит, не сомневайся! Просто он терпеть не может богачей и старается отыгрываться на таких, как ты, при первой же возможности. Быть может, что-то личное... Я пил с Кайреном, было дело: и могу тебе сказать, что душа у него темная! Разговорить его сложно...

— А что... что будет с тем мальчиком? Его имя Кшан.

— Кто? — затуманенный взор Сфиро был обращен куда-то в сторону. — С каким еще… А-а-а, ты про того юнца! Не бери в голову. Посидит у нас недельку, подумает над поведением, и его отпустят.

Нойрос хотел спросить что-то еще, но язык уже едва слушался его. Давненько ему не доводилось так знатно надраться! Какое-то время они со Сфиро еще вели беседу, но в памяти у Нойроса не отложилось почти ничего. Наконец, макхариец понял, что тащить на своем горбу напарника ему будет не с руки, и по обоюдному согласию они покинули таверну.

Так или иначе, Нойрос все же добрался домой, по пути поблевав пару раз на обочине. Счастливейшим образом избежав встречи с кем-либо из домочадцев, он пробрался в свою комнату, второпях разделся, плюхнулся на кровать и моментально отключился.

Пробуждение, как всегда и бывает в таких случаях, было не из приятных. Голова у Нойроса трещала, и его мучила жажда. Мучительные попытки припомнить, не взболтнул ли он вчера лишнего ушлому макхарийцу, успехом не увенчались.

Час был ранний — в доме еще все спали. Кое-как облачившись в доспехи и заляпанный кровью плащ, Нойрос спустился в гостиную и до половины опустошил стоявший на столе кувшин с водой. Выйдя на улицу, Нойрос начал жадно глотать свежий утренний воздух, однако чувствовал он себя по-прежнему дурно: его мутило, и ощущалась легкая тошнота.

«Проклятый макхариец, — угрюмо думал Нойрос, бредя́ в сторону штаба Ревнителей. — А ведь я до последнего не хотел пить с ним... Однако если бы не он, сегодня бы меня нашли мертвым в одном из акфоттских переулков. М-да. Отцу эту историю лучше не рассказывать».

Когда Нойрос находился менее чем в одной миле от площади Хаббархат, его невеселые думы были прерваны цокотом конских копыт, который звучал необычно громко посреди тишины еще не проснувшегося города.

Всадник на вороном коне стремительно приближался к нему. Нойрос замер, однако тут же поймал себя на мысли, что опасность сейчас его не страшит. Всадник тем временем замедлил ход, и теперь уже стало понятно, что встреча неизбежна.

Каково же было изумление Нойроса, когда он увидел, что всадник — не кто-нибудь, а его родная сестра.

Вид у Десмы был изможденный, но она держалась в седле, как всегда, уверенно и грациозно. Нойрос поймал знакомый презрительный взгляд.

— Ты... вернулась, — все, что смог выдавить из себя Нойрос.

— Вернулась. Жива и невредима, братец. Не надейся так легко от меня отделаться. А вот ты выглядишь неважно. Похоже, ты неважно исполняешь свои обязанности по службе. Алекто будет тобой недовольна.

«Откуда она знает?»

Сестра ухмыльнулась — похоже, мысли Нойроса читались у него на лице.

— Я только что из штаба Ревнителей, — сказала Десма. — У меня было срочное распоряжение для Алекто от лорда Бракмоса. В Тешае и Хирсале вспыхнули волнения. Акфоттские Ревнители будут посланы для того, чтобы подавить их.

Геакрон. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

Постоянная тревога стала теперь постоянным спутником Киры Меласкес. Она понимала, что положение дел уже не станет прежним, и свыкнуться с этой мыслью было непросто.

Бао Кофаг оказался прав: теперь Кире приходилось работать сразу на троих. Она по-прежнему выполняла привычную для нее канцелярскую работу в штабе генерала Варкассия. Когда она возвращалась домой, ее то и дело поджидали агенты Темного Палача и расспрашивали о том, чем занимается ее командир, и кто его посещает. Однако никаких подозрительных людей в штаб Освина Варкассия больше не заявлялось.

А геакронский правитель все чаще приглашал Киру к себе во дворец — между ними завязался роман, казавшийся каким-то наваждением, абсолютно невероятным стечением обстоятельств. Тиам Дзар занимался с ней любовью, а также не забывал расспрашивать о том же, что интересовало и Кофага.

Появление суппурийских шпионов в столице вызвало большое беспокойство среди геакронской правящей верхушки. Кира уже тысячу раз пожалела, что ввязалась в эту историю, однако понимала: все, что ей теперь остается — это пытаться подстроиться под ситуацию.

«Но разве можно было поступить иначе? — сокрушенно думала она. — Я ведь не могла дать тому шпиону уйти, я все сделала верно! Возможность скомпрометировать моего командира — это последнее, о чем я думала тогда, в баре «Унисолтис». А уж о том, что меня принудят работать на Темного Палача, я и вовсе не могла помыслить...»