Екатерина Лебедева - Конечная станция — Эдем

Я думал о смерти почти без страха, испытывая лишь лёгкое раздражение. Действие наркотика ослабевало, голова кружилась всё сильнее, и мир выглядел близким и одновременно далёким. Старики превратились в потусторонние тени. Их голоса — приглушенные, но всё же крикливые — ударяли по нервам как струны расстроенной скрипки. Над головой розовой кофты я увидел голубоватый нимб и подумал, что она скоро умрёт. Жаль. Я знал, что если потеряю хотя бы часть своего живого груза, то почувствую себя разжалованным до говночерпальщика.

Туман впереди фыркнул.

Афрани ахнула, встрепенулась — «Что это?» Где-то грохнули брусья — и внезапно рассветную темноту пробили два ослепительно жёлтых луча.

Басовитый чих — и в скрежет мотора вплелось торжествующее гудение, вибрация, исходящая от раскрашенной груды металла. Неожиданно всё обрело иной смысл — угрожающая разметка и чёрные цепи, зазвеневшие, когда махина дёрнулась и просела, будто сделала выдох. Кто-то взвизгнул. Из-под огромных колёс дунуло жаром и застучало: «тр-рах-да-да-да», стремительно учащаясь — биенье колоссального железного сердца.

— Это «Цверг», — крикнул я, не слыша своего голоса.

Чудовище пробудилось.

***

— Осторожно, Эрих!

В тот момент, когда мосластый выскочил из пакгауза, я уже бежал ему навстречу и мы столкнулись лбами, как два барана на мостике, так что предупреждение слегка запоздало.

— Н-на!..

Рычащая тяжесть влепилась в меня. От толчка я потерял равновесие и мы, качнувшись, повалились с перрона прямо на рельсы. Я упал сверху и всё же ушиб бок. Гравий и шляпки гвоздей опаснее, чем кулаки, потому что рвут тело даже, когда нет времени размахнуться. Э, чёрт! Этот скот вознамерился откусить мне нос!

Я перекатил его через себя и приложил о рельс головой. Захват сразу обмяк. Он попытался вырваться, и тогда я ударил ему в лицо, схватил жёсткие волосы и ещё раз приложил о рельс, от души. Он жалобно вскрикнул и затих. Экий ражий детина.

Постанывая, я перевалил его на платформу и выбрался сам, тряся головой, как столетний старик. Дьявол их побери! Они все ещё торчали здесь, на перроне, вытаращив глаза — толпа потрясённых зрителей; они и не думали лезть в вагон. А где же граната? Я всучил её Альберту. Теперь он стоял, вытянув руку как факелоносец, с остолбенением взирая на железный цилиндр.

— Что вы телитесь? Полезайте внутрь!

— Куда?

— Да прямо туда!

Происходящее напоминало кошмар, где не можешь двинуться, оттого что влипаешь в пространство. Туман поредел и теперь мотался клочьями, сквозь которые просвечивали колёсные пары. Если бы Мауэр тронул, когда мы барахтались под вагоном, всё было бы кончено. Надо было оставить детину валяться там, на рельсах — сэкономил бы силы.

— Быстрее, — надрывалась Афрани.

Её голос звенел как серебряный колокольчик.

— По одному, аккуратнее... Не толкайтесь!

— Там мало места!

Места, действительно, было мало. Я открыл рот, чтобы гаркнуть сакраментальное: «Прижмите локти!», оглянулся — и сердце моё захолонуло.

На вершине холма показался армейский фургон.

***

— О, Господи! – выдохнула Афрани.

Она тоже его заметила.

Последняя женщина обернулась и нога сорвалась, я едва успел подставить руки под поясницу. Лестница затрещала.

— Вверх!

Мелькнула юбка.

Обшитый маскировочной сеткой «Мини-Блитц» сдал назад, медленно допятился до вершины и остановился там. Водитель присматривался. Вряд ли у него имелся бинокль, но фары «цверга» создавали отличную иллюминацию. Их разглядел бы даже слепой.

— Проклятье!

Я метнулся к кабине и взлетел по ржавой лесенке, не чуя под собой ног. Два чумазых лица обернулись ко мне, блестя белками. Вихрящийся сумрак создавал впечатление карнавала.

— Коллер? Вы чего как подорванный?

— Вперёд, — прохрипел я. — Йозеф, быстрее!

— Но...

— Можете вести эту хрень? Да или нет?

— Да, — ответил он заторможенно, совершенно ошеломлённый. — Но у меня же нет допуска!

— К чёрту ваш допуск! Вперёд!

Тени засуетились. Захлёбывающееся «тр-рах-да-да-да» сделалось громче. Пол явственно завибрировал. «Реверс назад», — подсказал железнодорожник. Я увидел «вальтер», забытый среди хлама на приборной панели. Выше располагалась серия рычагов: «Режим маневровый», «Режим поездной» и синяя кнопка: «Муфта сцепления». Вагон опять дёрнулся и заскрипел.

— Ну?

— Гну! — огрызнулся Мауэр, свистя горлом. — Что вы лезете мне под руку?

— Долго ещё?

— Хотите скорее — рожайте сами.

На крыше «Мини-Блитца» вспыхнул прожектор. Ярко-голубой ксеноновый свет ударил прямо в окно, заставив меня зажмуриться. Из громкоговорителя грянул многократно усиленный голос:

— КОЛЛЕР! ВСЕМ ВЫЙТИ НАРУЖУ!

Как бы исполняя приказ, дверца кабины открылась и на землю выпрыгнул человек. Он забежал за фургон. Я моргнул – влага застлала глаза, а когда прищурился, то увидел, что силуэтов на дороге здорово поприбавилось. Они собирались кучей, намереваясь сбежать вниз.

— НАРУЖУ! — надрывался динамик. — ВСЕМ! ВЫЙТИ!

«Зиу!» — взвизгнула пуля. Железнодорожник что-то обморочно пробормотал и ринулся вперёд, со вскинутыми руками, как пловец, я не успел его удержать. Он выпал на перрон — чёрная кукла, освещённая иллюминацией. И вдруг задёргался, выгнул спину, прошитый выстрелом, сделанным прямо в упор.

Следующий пробил ему голову. Хлопка я не услышал. Затылок окутался красной завесой, а капли брызнули мне в лицо. «Мини-Блитц» начал спускаться с холма, сопровождаемый вспышками. Пули, как железный град, молотили в стенки вагона.

— Трогаю, — объявил Мауэр.

Потрясающе, он говорил голосом циркового распорядителя! У меня не хватило энергии рассмеяться. Капли крови и ошмётки мозга ещё висели на моих бровях и ресницах, как сверкающая рождественская мишура. Костенеющим пальцем я нащупал кольцо гранаты, но не смог выдернуть. На горизонте над кромкой леса сияла звезда. Она указывала путь в Вифлеем.

Гористые макушки сдвинулись вправо. Сквозь красный росистый ворох выбился луч и замельтешил сквозь штакетник стволов. Я сполз на пол, ударившись и почти не заметив удара. Что случилось? Крышу пакгауза заслонила чёрная пасть туннеля и раздался скрежет — это отломилась лестница, которую забыли втянуть. Рявканье динамика удалялось и, наконец, стихло, а бронзовые стволы мелькали быстрее, и солнечный луч осветил кабину и Мауэра, согнувшегося в три погибели — его лохмотья развевались как знамя.

Он обернулся ко мне, худой и сморщенный, то ли смеясь, то ли плача:

— Выбрались, понял? М-мальчишечка? А-а? Едем!

— Едем, — повторил я бессмысленно.

В открытую дверь задувал ветер. Он трепал волосы и провода, и был таким свежим, как всё это утро и лес, раздающийся перед поездом, и узкие ленты рельсов, пронзающие восход. И лишь теперь, вдохнув этот терпкий воздух, я сообразил что мы всё-таки живы и мчимся на максимальной скорости в несусветную даль, с ветрилами, но без руля и даже без карты, и сделал единственно возможное, что должен сделать пулемётчик моего возраста, стажа, телосложения и душевных сил.