Екатерина Лебедева - Конечная станция — Эдем

Я отрубился.

Когда я очнулся, вокруг розовел рассвет.

Вокруг мотопоезда «ZWG 66/6» простирались сплошные леса, окаймлённые вершинами зубчатых взгорий. Перспектива практически не менялась, и только стремительно пробегающие стволы показывали, что мы всё-таки движемся.

Сквозь мучнистые облака нет-нет да пробивался солнечный луч, и тогда по панели прыгали зайчики. Вокруг было слишком много приборов. Большой красный манометр показывал «ясно». Или что-то ещё? Мои выгнутые ноги упирались в решетку, голова была как будто ватная, и я опасался двинуть коленом, чтобы не задеть рычаги.

— А-а, штурмовичок! Проснулся?

Йозеф Мауэр. Самодовольный прыщ из шестой палаты. Низ его пижамных брюк напоминал обтрёпанный ветром хвост бумажного змея.

— Алло, старый полупердун, — вежливо ответствовал я.

Он хмыкнул:

— Инспектор, а?

— Ага.

— Здорово наколесили, инспектор. Хех!

— Не нравится? Так разворачивайте труповозку!

Я и впрямь чувствовал себя как живой труп, лишь по счастливой случайности избежавший огненного погребения. Мотор сильно гудел. В висках тоже гудело, а в затылке словно включили мощную дрель. Сколько же времени я провёл без сознания?

В открытую, как и раньше, дверь проникал ветер, от которого слезились глаза. Похоже, дверь просто снесло. На конкурсе интендантов я получил бы гран-при и похвальный лист в номинации «дырявые руки».

— Я буду вынужден снизить скорость, — предупредил Мауэр. — Мы не знаем дороги. Её не расчищали с войны. Насколько мне известно, впереди — минное поле, и не одно. И Вейценбахский мост, он давно уже на ладан дышит. Вряд ли нам удастся проехать.

— Постараемся добраться до первого населённого пункта и вызовем помощь.

— Ближайший пункт — это Линдсберг.

— А Вейценбах?

— Это деревня. Там нет даже радио. Радиосвязь появится ближе к Амт-Нойвеге, по крайней мере, я на это надеюсь, но им придётся затратить два или три часа, чтобы пробиться к нам. Эту местность ещё не восстановили. Всё разгорожено, перекопано.

— Ладно, — сказал я.

Я отлично представлял себе эти деревни. Разграбленные хозяйства, сожжённая школа и церковь, превращённая в бомбоубежище. Когда-то здесь тоже выращивали картошку. И капусту, и прочие овощи. Вот почему я не возненавидел сразу Дитриха Трассе. Некоторые вещи соединяют сердце с желудком, и если судьба ещё раз столкнёт меня с главарём «Ультрас», то я дал себе слово пристрелить его без мучений.

— Загляни-ка в теплушку, парень, — предложил Мауэр.

Он напряжённо смотрел вперёд, стараясь не пропустить обрыв рельса или иное препятствие. Седые волосы сбивались назад, придавая ему вид безумного капитана. Пятнистый армейский бинокль, висящий над ручкой в углу кабины, только поддерживал эту иллюзию. Зачем здесь бинокль? Как будто бывший машинист «цверга» вёл не поезд, а корабль по имени «Фата-Моргана» и предчувствовал, что в один из ближайших дней его судно крепко сядет на мель.

***

Влезая в салон, я ждал, что на меня обрушится град проклятий.

Но внутри меня встретила тишина. Я ощутил терпкий и спёртый запах чужого дыхания. Кто-то тихо поскуливал в глубине. Люди стояли так плотно, что я не мог различить лиц. Они словно сбились в комок, защищая друг друга телами, и сквозь поскуливание я услышал речитатив. Какая-то женщина читала молитву, выговаривая слова так чётко, словно обращалась ко мне.

— Эрих?

Из темноты протянулась рука.

— Что тут?

— Плохо, — сказала Афрани, её голос звучал озабоченно. — Фрау Визенталь теряет сознание. У господина Майера приступ астмы, а баллончик скоро закончится. Нам срочно нужна медицинская помощь. Здесь очень душно и некуда сесть.

— Держитесь, — сказал я.

Беспомощно, но у меня не было даже аптечки. Мы не успели запастись лекарствами. Мы вообще ничего не успели. На конкурсе агентов-спасателей меня премировали бы специальным призом «полная шляпа».

— Куда вы нас везёте? — опять этот тоскливый женский голос.

— В место, откуда можно вызвать подмогу. К сожалению, радио здесь не ловит.

— Нужно остановиться. Я хочу в туалет!

– Очень жаль, но не получится, фрау, — сказал я, пытаясь говорить максимально мягко. — Если мы остановимся, то не факт, что опять заведёмся. Делайте прямо здесь. Лично я уже два раза размочил штанишки.

— Но я хочу по большому!

— Думаю, все тут вас поймут. Правда?

Тихий согласный гомон. Женщина зарыдала. Я почувствовал, что сейчас свихнусь. Или зареву от бессилия. Раньше, когда мы перевозили «брёвна» в концлагерь, я никогда не задумывался, что чувствуют эти люди — выбритые до синевы, тощие, с печатью вины на испитых лицах, зачастую отмеченных кровоподтёком. Кто они? О чём они думают? Есть ли у них дети? Боятся ли они, голодны, желают ли пить, есть или, может быть, в туалет? Я старательно отбрасывал от себя эти мысли. Если бы я много раздумывал, то почувствовал бы себя палачом, а я точно знаю, что не палач. И никто из моих бывших друзей и сослуживцев.

Ну, кроме, разве что, Морица.

***

По бескрайнему небу ползли белые облака.

«Цверг» исправно глотал километры и стрелка спидометра не заходила за серую линию. Мы шли очень медленно, не более 40 км/ч. Такую скорость могла развить даже ручная дрезина. Йозеф Мауэр всматривался в путь и шевелил губами, словно пересчитывал шпалы, а я бинтовал себе локоть найденной тряпкой и любовался пейзажем.

Пейзаж, действительно, радовал глаз. Через зелёный скат горной равнины в низину спускался ручей. Его берега поросли высокой травой, течение было сильным и быстрым, и в серебристых стремнинах наверняка водилась рыба – ленок, или хариус, или даже форель. Я не силён в рыбалке. Пенные водовороты искрились на солнце, как жемчужная чешуя. Вся «теплушка» изнывала от жажды, и у меня пересохло в горле, когда я смотрел на воду — такую синюю и такую далёкую.

День до донышка прожит,

Что ему не спится?

Едет-бредит, дребезжит

Наша колесница!

От овина до ворот —

Золотой солнцеворот...

— Закройте-ка пепельницу, — проворчал Мауэр. — Трубит как морской лев. Совсем с ума сбрендил. Кто вам сказал, что у вас есть слух, а, штурмовичок? Плюньте ему в чернильницу!

— Что бы вы ещё понимали. Когда я сдам вас в утиль, то переоденусь во фрак и сделаюсь великим певцом. Сама Илона Цолльнер пожмёт мне руку и поцелует взасос. Эхой-хо! Меня будут приглашать в рестораны.

— Может, в Оперу?

— Может, и в Оперу, — согласился я. — Но потом обязательно — в рестораны.

От овина до ворот —

Золотой солнцеворот...

Боком-скоком и вперёд

Прямо на границу...

— С таким голосом в ресторане вы будете мыть полы, — посулил Мауэр.