Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Она прикрыла рот ладонью, взгляд ее стал извиняющимся, но я засмеялся. Затем, чуть помолчав, попросил:

— Расскажите мне о вашем сыне.

— О Манфреде?

Она стянула с плеч шарфик, прижала его к себе, словно он и был ее сыном.

— Он любил свалки. Это все его вещи. Он так любил мусор. Иногда я даже нанимала людей, чтобы перетаскивать очень тяжелые вещи, которые он сильно полюбил.

Мне, безусловно, было надо от нее вовсе не этого, однако я подождал. В конце концов, описав привычки своего мальчика, его оценки в школе и даже зубную щетку, она сказала:

— Он пропал на свалке. Полиция его искала. Я вас уважаю, вы же император.

Она округлила глаза, словно бы сама не верила в то, что с ней происходит.

— Но, — продолжила она. — Как вы мне поможете?

— Сделаю пару звонков и заставлю полицию работать лучше. Но на какой свалке он был?

В конце концов, в полиции, в большинстве своем, работают просто люди, сильные, смелые и квалифицированные, но им часто не хватает удачи.

Что касается меня, я был героем. И, конечно, я собирался сделать все возможное, как властное лицо, а затем поискать его самостоятельно, как выдающийся человек.

— Я не понимаю, — сказала она. — Вы — моя галлюцинация?

— Никто не может объективно доказать, что он не ваша галлюцинация, не ставьте меня в такое неловкое положение.

Она снова потерла нос и принялась водить вилкой по пустой тарелке с рыжими пятнами растекшегося желтка. Было похоже на картину Юстиниана.

— Северная свалка. Манфред сказал, что будет искать там нечто особенное. Он ушел утром, в субботу, и вот сегодня понедельник.

— Какие у него были звезды?

— Сокровище, Ключ и Нежность. С ним было трудно найти контакт, но если уж найдешь, это был самый верный и ласковый друг.

Она снова заплакала, и я нахмурился.

— Часто он убегал на охоту за сокровищами раньше?

— Да, конечно. Я сначала не заволновалась. Дети в школе с ним не особенно играют, и он часто пропадал там один. Но он хороший мальчик, он никогда бы не расстроил меня и не прятался бы, чтобы привлечь мое внимание.

Полицейский должен был бы сказать что-то вроде «все дети в этом возрасте на такое способны». Великая миссия раздражать и не давать горюющей сосредоточиться на самообвинениях, а так же поддерживать нужный уровень внимания к деталям была мне недоступна.

Еще некоторое время я расспрашивал ее о Манфреде, иногда мне приходилось по несколько раз повторять свой вопрос, чтобы она поняла его или чтобы она не уходила от темы.

Я любил поболтать и был любопытен, однако специфика нашего разговора накладывала некоторый отпечаток на тон беседы — мне приходилось протягивать ей бумажные платки после каждого вопроса, отвечая на следующий, она последовательно рвала их или же полностью использовала по назначению, швыряя отходы в старую, дырявую плетеную корзину рядом с диваном.

В конце концов, я узнал все, что мне показалось полезным и пообещал, что начальник полиции Бедлама возьмет дело под свой контроль.

Что я тоже это сделаю, мне не захотелось говорить. В конце концов, эти слова вели бы к определенному количеству объяснений и очередной порции носовых платков.

Расставшись с Адельхейд, я направился домой. То есть, теперь это, конечно, был чужой дом, но мне отчего-то было приятно осознавать, что когда-то он был моим. Не распогодилось, хотя у дня по-прежнему были некие перспективы. Иные дни так и заканчивают, перспективными и нереализованными, до конца хранящими надежду и так никогда ее не выполняющими. Так бывает и с некоторыми людьми. Я долгое время боялся стать таким.

Если зеленая трава под ногами и свежие, одетые в рукава листьев, ветви выдавали разгорающуюся весну, то даль казалось неопределенно, осенне печальной.

Прохлада сообщала о надвигающемся дожде, и мне захотелось, чтобы он грянул прямо сейчас, как вырванная из симфонии кульминация, окатил меня прохладой. Я чувствовал в себе кипящую готовность к действию, мне хотелось двигаться, быть может даже танцевать, по телу путешествовало напряжение.

Я пел о дожде и лягушках, пляшущих в траве. Детская песенка ложилась на язык легко и путешествие вместе с ней оказалось на удивление коротким.

Когда я пришел домой (домой к Марте и Адлару), Октавия обнаружилась на кухне. Движения ее еще сохраняли некоторую заторможенность. На ней было вчерашнее платье, но выстиранное и излучавшее теперь чистоту. Марта, судя по всему, спала, потому что Октавия решила соорудить завтрак самостоятельно. Из всех вариантов она избрала самый щадящий по отношению к личному пространству хозяев — хлопья с молоком.

Однако заторможенные движения и ее обычная неловкость в сочетании привели к обрушению нескольких колечек на пол и молочным пятнам на столе.

В руке у нее был телефон, старенький, хотя и не такой, какими были телефоны, которые помнил здесь я. Октавия накручивала на палец провод:

— Атилия, родная, я думаю тебе просто стоит вызвать садовника. В этом нет совершенно ничего такого, скажи прислуге. Ты отлично распоряжаешься дворцом. Ты будущая императрица, дорогая.

Каждое предложение Октавия отделяла внимательным молчанием, и я слышал в трубке отдаленное, неясное журчание голоса дочери.

— С ними все в порядке? — спросила Октавия, затем вдумчиво кивнула. Заметив меня, она поднялась, зажав телефон между плечом и щекой, взяла вторую тарелку и не без казусов соорудила еще одну порцию хлопьев с молоком. Вид у нее был при этом внимательный и задумчивый, словно я здесь не существовал, а лишь находился в какой-то отдаленной временной перспективе, как просветление сегодняшнего дня.

Еще некоторое время Октавия говорила с Атилией, из их разговора я понял, что дочь в полном порядке, несмотря на загадочное происшествие с садом.

Затем Атилия, видимо, передала трубку Марциану, бормотание в трубке замедлилось. Октавия кивала, задавала вопросы, и, судя по ее реакциям, получалось, что сын так же наслаждается жизнью, хотя и произошло загадочное происшествие с Юстинианом.

Я мешал в молоке хлопья, разноцветные колечки из моего детства, сменившие упаковку, но не вкус. Карамель и легкие фруктовые отдушки придавали им странный, химический привкус, тем не менее очень привлекательный, а прохладное молоко украсили разноцветные разводы от растворяющегося красителя.

Я ел еду своего детства, наблюдая за тем, как мои собственные дети рассказывают моей жене о том, как у них дела. В этом была некоторая насмешка над временем.

— Я тоже очень скучаю, — сказала Октавия. — И безумно вас люблю. Папа тоже здесь, сейчас я дам ему трубку.

Я прижал телефон к уху и услышал голос Марциана:

— Привет! А это правда, что вы с мамой остановились в твоем бывшем доме у милых людей, которые предоставили вам свою кухню?