Дарья Беляева - Жадина [СИ]

— Что? — спрашиваю я.

— По-моему это пикантно.

— По-моему, я передумала здесь спать.

Но на самом деле передумать сложно. В большом доме, где живут хищники, я предпочту быть с кем-то рядом. Наверное, овцы тоже так размышляют, поэтому они всегда вместе, ведь для них весь мир — большой дом, где живут хищники.

Ниса приходит, и я делюсь с ней кровью. Но на этот раз мне неприятно, словно это зубы Санктины и ее язык касаются меня. Когда Ниса отстраняется, я говорю:

— Удачи тебе.

Она касается пальцами губ, но тут же отдергивает их, только припечатав капли крови, а не стерев их.

— Я вам все расскажу. Отдыхайте. Уверена, это все не продлится долго. А завтра я покажу вам город, он вовсе не такой мрачный. По крайней мере, сверху.

— Главное помни, что…

Ниса смотрит на Юстиниана, и он на секунду замолкает, а потом говорит:

— Помни, что мы волнуемся. Спокойной ночи. То есть, я имею в виду, спокойного утра.

Офелла говорит:

— Буди нас сразу, как придешь.

А потом зевает так широко, что желания будить ее точно ни у какого доброго и совестливого человека не возникнет. Я и сам страшно хочу отдохнуть. С неохотой принимаю душ, а когда возвращаюсь, вижу, что Юстиниан и Офелла уже спят на мягком матрасе, обняв подушки.

Кровать здесь тоже низкая, без ножек, так что забираться на нее странно. Я ложусь сбоку от Офеллы, зная, что Юстиниан сталкивает людей с кровати во сне, когда ему снится нечто по-преториански воинственное. Чем подставлять себя и Офеллу, лучше ведь обезопасить нас обоих.

Я чувствую тепло и дыхание Офеллы, и мне нравится ощущать, какая она живая, и как бесперебойно работают ее сердце и легкие, это дает мне понимание о том, как это здорово — жить. Облако ее пахнущих клубникой волос щекочет меня по носу, но я сжимаю волю в кулак, чтобы не чихнуть.

Хорошо быть рядом с друзьями, хорошо, когда мягкий матрас, хорошо, когда просторная комната и можно обнять любую подушку, которых здесь так много. Если посмотреть на все словно бы сверху, я и мои друзья узнаем нечто новое и попали за помощью именно туда, куда изначально хотели. Никто не разлучает нас и не угрожает нам.

Словом, все хорошо. Однако если вернуться внутрь меня и слушать мое гулкое сердце, можно подумать, что происходит нечто тревожное. Может быть, такое впечатление производит на меня Санктина. Неприятное, тянущее чувство в груди, это сердце осознает неприязнь, которую сложно признать. Эта неприязнь прячется внутрь и порождает волнение, как боль, которую нельзя локализовать.

Юстиниан бормочет что-то во сне совершенно беззаботным образом, Офелла сворачивается калачиком, теснее прижимаясь ко мне, что определенно очень приятно и возможно является настоящей причиной, по которой я тут лежу.

Мы давным-давно не спали и происходит столько всего, обязательно нужно отдохнуть.

Вот только не получается. Внутри глухо, как бывает после трудного дня, когда голова отказывается впускать внутрь все, даже сон, а тело кажется чужим. Я закрыт для отдыха со всех сторон и чувствую себя тяжелым, прямо-таки неподъемным. Это ощущение не несет в себе радости засыпания, и я хочу побыстрее согнать его с себя. Я осторожно встаю, на цыпочках перехожу с одной подушки на другую, будто они — кочки в потоке лавы. Весело здесь, наверное, быть ребенком.

Я стараюсь вести себя очень тихо, но прихожу к выводу, что самым лучшим проявлением уважения ко сну моих друзей, будет мое неприсутствие в комнате. Я осторожно отодвигаю штору, выхожу и вижу пустой коридор, освещенный настенными лампами. Я думаю, чем бы мне заняться. Мне приходит в голову несколько вариантов.

Тронуть каждую лампу здесь и проверить, может ли одна быть горячее другой.

Сесть на пол и трогать ковер.

Посчитать все застежки на шторах и сравнить самых сильных животных с самыми слабыми.

Подумать о доме и немного расстроиться.

Каждый вариант имеет свою привлекательную сторону, и я хочу быть мудрым в выборе. Я стою и думаю прежде, чем слышу голос Нисы. Ниса говорит:

— О, безусловно, вы так волновались, что бросили меня здесь!

— Нам пришлось, моя дорогая, — говорит Санктина.

— Я хочу знать всю правду!

Будь это наша Ниса, она добавила бы «всю гребаную правду» и, может быть, еще кулаком по столу бы стукнула. Но новая Ниса, Ниса, принадлежащая своей семье, ругается так, будто во всем на самом деле все равно виновата она.

Подслушивать и подсматривать — неправильно. И я знаю, что Ниса расскажет мне все, поэтому я не могу сказать, что меня терзает любопытство. Дело в Санктине. Мне хочется услышать ее и понять, что она будет говорить. Не может ведь она и вправду быть настолько фантастически плохой матерью?

Мне безумно хочется услышать Санктину в этом разговоре, понять, чего она хочет и как может поступать со своей дочерью подобным образом. Как будто ее нелюбовь к Нисе лично во мне задела нечто важное, сокровенное.

Люди бывают такими взвинченными, когда что-то колеблет их представления о мире и его надежности.

Революции двадцать два года, а мне — двадцать один. Думаю, что ни единый житель нашей страны не сомневался в том, что я не был желанным для мамы ребенком. Говорят еще «плод любви», хотя это все равно больше с яблоками ассоциируется. Так вот я — плод ненависти.

Но мои мама и папа любят меня и уважают, хотят мне счастья и стараются оберегать, но не лишают самостоятельности. Они хорошие и любящие, мои родители, и моя семья делает меня счастливым.

Но все-таки мне страшно думать о том, что было бы, если бы моя мама меня не полюбила. Поэтому видеть, что моя лучшая подруга — нежеланный и нелюбимый ребенок невыносимо. Мне хочется найти этому объяснение, такое простое и эгоистическое желание вставить недостающие детали в паззл, который и есть мой мир.

Поэтому я подкрадываюсь к комнате из которой идет звук. Дверей здесь нет, поэтому слова я слышу отчетливо, а из-за штор, похожих на занавес в театре, мне кажется, будто это актеры репетируют представление. От этой мысли той части меня, которой в детстве говорили, что подслушивать — плохо, становится немного легче.

Другая часть меня это любопытный слух, и она активна как никогда.

— Пшеничка, — говорит Грациниан. — Правда не всегда приятна. Иногда правда — это камень, который ты несешь и передать его кому-то, не всегда лучшая идея. Сказанная правда не растворяется дымком, она камнем ложится на сердце другого человека, и теперь ему будет нужно нести ее с собой. Сотворить кому-то добро, рассказав ему правду, сложно. Это большое искусство.

Грациниан говорит спокойно, напевно, и Ниса прерывает его на полуслове. Оттого, что я не вижу их обоих, когда они говорят, передо мной всплывают их лица. Словно мой разум пытается зарисовать происходящее. Грациниан в моем воображении, взволнованный и нервный, замолкает, прикрывает глаза, а Ниса говорит: